Критика криминального разума

Кох толкнул дверь, и я проследовал за ним в комнату. Помещение было темным и мрачным, скорее похожим на траурную залу, нежели на гостиную в зажиточном доме. Широкие куски черной ленты были привязаны к подсвечникам, повсюду горели маленькие церковные свечи. В глаза бросалось мерцание черных тканей, скрывавших мебель и картины на стенах. Единственным исключением была гипсовая статуя почти в три фута высотой, располагавшаяся на столе в дальнем углу комнаты. Это была статуя Христа. Там находилось что-то вроде импровизированного алтаря. Лампады красного цвета горели рядом с пронзенными ступнями Спасителя, одежды на Нем были разодраны самым неподобающим образом, и сердце Его обнажено для мирских взоров. Оно увенчивалось язычками пламени ярко-алого цвета, пульсировавшими кровью.

Я бросил взгляд на сержанта Коха. Кох не отвел глаз. Мы поняли друг друга — мы находимся на территории Римской церкви. В центре комнаты в кресле с высокой спинкой сидела женщина. Одеждой она напоминала служанку — тот же черный цвет облекал ее с ног до головы. Однако наряд был значительно богаче и изысканнее: дорогой шелк с тонкими кружевами и рубчатый вельвет. На груди роскошное гагатовое ожерелье, а на изящных тонких руках тяжелые браслеты из того же камня. Казалось, смерть мужа полностью парализовала волю и чувства этой женщины.

— Фрау Тифферх? — спросил я, проходя к ней. — Позвольте мне выразить вам глубочайшие соболезнования по поводу вашей тяжелой утраты.

Женщина взглянула на меня. Точнее, она просто подняла голову, услышав звук моего голоса. Из-под темной вуали в мою сторону сверкнули ее глаза, но ни слова приветствия или благодарности не сорвалось с ее уст.

— Вашего супруга, мадам, — уточнил я и снова замолчал в ожидании ответа.

Фрау Тифферх не пошевелилась. Казалось, что она даже не дышит.

— Я веду расследование относительно обстоятельств его убийства, — был принужден я продолжить. — Мне необходимо задать вам несколько вопросов касательно вашего мужа. Меня интересуют его занятия на момент гибели. Насколько мне известно, он вышел из дома после наступления темноты…

Женщина протянула руку. Когда она вынимала черный носовой платок из маленького столика, стоявшего рядом с ней, браслеты у нее на руке тихо зазвенели. Она поднесла платок к глазам под вуалью и начала плакать.

— Фрау Тифферх? — продолжал я с мягкой настойчивостью.

И вновь мне ответило молчание.

— Фрау Тифферх? — повторил я.

Кох прошел по комнате на цыпочках и остановился за спинкой кресла, в котором сидела дама. Наклонившись, он шепнул ей на ухо:

— Фрау Тифферх?

Выпрямившись и продолжая стоять у нее за спиной, он дважды покрутил указательным пальцем у виска и покачал головой.

— Позовите сюда служанку, — попросил я и в полном молчании дождался шумного возвращения старухи минутой позже в сопровождении сержанта Коха.

— Что вам надо? — пробормотала она. За прошедшее время ее враждебность по отношению к нам нисколько не смягчилась.

— Ваша хозяйка больна? — спросил я.

— Можно и так скачать, — ответил служанка. — Свихнулась. Я так это называю. Она теперь живет в собственном мире. Все время молчит.

— Но что с ней произошло?

Старуха пожала плечами:

— Не знаю. Мне никто ничего не объяснял. Я ведь только сиделка. Думается мне, началось все года четыре или пять назад. Я еще тогда здесь не работала. Мне соседи потом говорили. Хворь напала на нее внезапно. А до того она была сильной и очень живой женщиной. — Старуха указала на свою госпожу и покачала головой: — Наверное, чего-то сильно испугалась… Вот и все, что мне известно.

Я нахмурился:

— Что вы имеете в виду?

Она снова пожала плечами:

— Без причины никто разума не лишается.

Я сжался, почувствовав наплыв неприятных воспоминаний. И мне показалось, что вместо дамы в черной вуали в кресле сидит моя мать и пристально смотрит на меня. Она только что задала мне вопрос, на который я не могу найти ответа: «Как ты мог так поступить, Ханно?» Это были последние членораздельные слова, которые она произнесла. Страшный спазм сотряс ее тело, и она упала без чувств к моим ногам. Несколько дней продолжалось ее молчание, напоминавшее молчание трупа. Пригласили врачей, однако они не смогли найти лекарства. Пришел пастор, долго молился, а затем соборовал ее. На протяжении всех тех тяжелых дней отец не сказал мне ни единого слова. Но в его взгляде я видел тот же вопрос: «Как ты мог, Ханно? Почему ты это сделал?»

Я закрыл глаза, чтобы освободиться от мучительных воспоминаний, а когда открыл их, то снова увидел длинную, выступающую вперед челюсть служанки.

— Как вас зовут? — спросил я.

— Агнета Зюстерих.

— Сколько времени вы здесь служите, Агнета?

— Очень долго.

В старухе не было ни капли раболепия. Слова и фразы типа «сударь» или «с вашего позволения» не фигурировали в ее и без того крайне ограниченном лексиконе. Она была бесцеремонна до откровенной грубости. Неужели нотариус Тифферх никогда не устраивал выволочку угрюмой прислужнице за ее отвратительные манеры?

— Поточнее, пожалуйста! — потребовал я.