Критика цинического разума

В сфере знания и наук проявляет себя ряд цинических феноме­нов, которые представляют нечто противоположное тому, что я в главе о религиозном цинизме, используя выражение Сартра, обо­значил как mauvaise foi. Это — «кривая установка» по отноше­нию к истине и познанию, при которой они из «высших благ» превращаются в блага обиходные, если не вовсе в инструменты лжи. Киник при всей своей непочтительности все же занимает по отношению к истине, к сущности, серьезную и искреннюю, даже, несмотря на свое сатирическое облачение, патетическую позицию. У циника все это уступает место непреходящей апатии и агности­цизму (отрицанию возможностей познания). «Что есть истина?» — спросил Понтий Пилат, когда почувствовал, что намеревается со­вершить преступление против нее. Самым невинным и простодушным из цинизмов знания является цинизм тех, кто сдает экзамены,— они умеют отнестись к тому, что они вынуждены учить, чисто вне­шним образом и с полным презрением, занимаясь зубрежкой и за­учивая наизусть «материал», который твердо намерены забыть на следующий день после экзамена. За ним следует, будучи уже менее невинным и простодушным, цинизм практиков и политиков, кото­рые, правда, любят смотреть, как молодежь грызет гранит науки, получая фундаментальное университетское образование, но во всем остальном исходят из того, что теория — это теория, а на практике все выглядит совершенно иначе. Здесь вся предшествующая учеба в школе и в вузе выступает как чистый механизм косвенного отбора примерно по такому принципу: тот, кто успешно справится с ней, справится и с другими делами — пусть даже, как о том известно

всем, учеба и профессия часто не имеют почти ничего общего между собой. Образование цинически отделяется от своих целей и превра­щается в абстрактный квалификационный признак. Порой единствен­ным, что еще как-то связывает учебу и профессию, становится кате­гория оплаты, которая зависит от окончания того или иного учебного заведения или от наличия диплома. «Содержательная сторона» с ци­ническим реализмом обесценивается, превращаясь просто в какую-то предварительную тренировку, в университетский «общий треп». Трудно даже измерить, насколько здесь уничтожаются всякие пред­ставления о морали и этике — стоит только подумать об изучении тех предметов, которые связаны с «ценностями»: о педагогических и юридических специальностях, журналистике, социальной работе, медицине и т. п. Если Мефистофель мог сказать Фаусту, что все теории серы, а зеленеет жизни золотое древо, то это свидетельству­ет об оптимизме, который может развиться только у того, кто еще никогда не переходил от учебы к профессиональной деятельности. Ведь здесь обнаруживается, что теория была скорее розовой, и только действительность дает нам представление о том, что такое настоя­щая серость. Но и здесь все обстоит вовсе не так безнадежно. Рефор­маторы высшего образования заботятся о том, чтобы и учеба стала такой же серой, как те перспективы, которые открываются после нее. Наиболее подлинная и наиболее глубокая связь наук с циниз­мом проявляется, однако, в самой структуре и методах современного естествознания как таковых. Ведь точно так же, как существует не­кая форма цинической корректности в обращении двух враждую­щих индивидов, существует и форма цинической объективности и методологической строгости в обращении некоторых наук и некото­рых ученых с «фактами». Я полагаю, что это составляет самую суть того, что мы с конца XIX века именуем «позитивизмом». Если это слово звучит критически, то наверняка не потому, что оно обознача­ет некий научный менталитет, который заставляет прилагать все уси­лия для достижения логической точности и верности фактам, воз­держиваясь от любого рода спекуляции. В этом смысле «позити­визм» следовало бы считать, скорее, почетным титулом, чем сомнительным ярлыком. Однако на самом деле в споре о позити­визме речь идет не о принципах научного познания, а о том, что наука стала совершенно беспринципной. Ведь существуют такие об­ласти исследований — причем регулярно оказывается, что именно в них позитивистам принадлежит решающее слово,— в которых не­допустимо относиться к «фактам» только с научной «объективнос­тью»; напротив, они требуют от ученого большего, чем просто спо­собность собирать данные, производить статистические подсчеты и формулировать теоремы. Есть «предметы исследования», по отно­шению к которым не может быть никакой научной беспристрастно­сти,— только «пристрастные» и заинтересованные формы исследования. Яснее всего это обнаруживается в сфере гуманитарных