Критика цинического разума

нение и просвещенность. Эта не­пременная биографическая система ступеней Просвещения как иници­ации утратила свое значение в со­временной педагогике; она сохраня­ется чисто внешне, в виде ступен­чатой системы образования и в последовательности школьных классов и семестров. Учебные пла­ны современных школ — это па­родии на идею развития. В старом университете, основанном на прин­ципах Гумбольдта, с его «автори­тарными» отношениями между теми, кто учит, и теми, кто учится, с их студенческими свободами, еще сохранялись некоторые остатки представлений о таком биографи­ческом воплощении знания и шан­сы для персонального посвящения в знание. В современной системе образования идея воплощенного по­знания приходит в упадок, и это можно сказать как о тех, кто учит, так и о тех, кто учится. И в самом деле,_профессора отнюдь не явля­ются «посвященными», они, ско­рее, тренеры, ведущие курсы по

приобретению далеких от жизни знаний. Университеты и школы упражняются в шизоидных ролевых играх, в которых лишенная мотиваций, бесперспективно-интеллигентная молодежь учится под­страиваться под общие стандарты просвещенной бессмысленности. Во временном провале Просвещения мы различаем биографи­ческое и социологическое измерения. Каждому новому поколению требуется время, чтобы заново, в своем собственном ритме воспро­извести уже достигнутое. Но так как шизоидная культура постоян­но способствует деперсонализации Просвещения, стремясь к про­свещению без воплощенного просветителя, из современных школ доносится один великий и тяжкий вздох. Здесь молодежь сталкива­ется с «апщратом просвещения»— и сталкивается с ним как со сво­им противником. Если бы не было учителей, которые прилагают отчаянные усилия, стремясь к Просвещению вопреки уроку, кото­рые тратят свою жизненную энергию вопреки отношениям, сложив­шимся в педагогическом процессе, не нашлось бы ни одного ученика, который знал бы, для чего он должен ходить в школу. Чем систематич-нее планируется воспитание, тем больше зависит от случая или

счастливого стечения обстоятельств то, произойдет ли вообще вос­питание как посвящение в сознательную жизнь.

При социологическом временном провале Просвещения «про­винция» — в прямом и в переносном смысле — оказывается тем, что противостоит импульсу Просвещения со всей своей инертнос­тью. Провинция — это приспособление к репрессиям и жестокое-тям, которых «на самом деле» уже и нет. Они сохраняются только благодаря инерции привычки и подавлению самого себя — без вся­кой на то необходимости.

Только во времена прогрессирующего Просвещения начинает чувствоваться в полной мере, насколько гибельно лишенное субстан­ции убожество, насколько жалким является устаревшее по всем ста­тьям несчастье. Провинция тоже проделала путь модернизации, но при этом никак не участвовала в либерализации; она шла в ногу и все же отстала. Разумеется, сегодня картина меняется. Выделяют относительное изменение тенденций развития городского и сельско­го сознания; определенные признаки ясно указывают на то, что глу­хое отставание — это отнюдь не результат намеренного нежелания двигаться дальше в ногу с городом. Новое провинциальное сознание недвусмысленно дает понять, что Просвещение не может слепо за­ключать альянс на все времена с комплексом естественных наук, тех­ники и промышленности, даже если развитие этого комплекса на протяжении веков неотступно сопутствовало ему. Социальное ост­рие Просвещения нацелено сегодня на доказательство относитель­ной ценности того технического Просвещения, с полным расторма-живанием которого началась горячая фаза нашей истории. В этом техническом Просвещении обнаруживаются следы мифологии, мечты о рационально-магическом покорении природы, фантазии полити­ческих инженеров о всевластии. В технокультуре реализовались фор­мы городского империализма. Об этом говорит множество крупных теоретиков — от Тойнби до Виттфогеля, стараниями которых воз­никло смутное предчувствие того, что будущее городских и индуст­риальных цивилизаций может снова называться Провинцией *.

2. Провал в партиях

Тот, кто ставит вопрос о политическом субъекте Просвещения, ока­зывается в густых дебрях. В сущности, мотивы Просвещения после его раскола звучат в либерализме и в социализме, который, в свою очередь, разделяется на авторитарно-коммунистическое, социал-демократическое и анархическое течения. Каждая партия громко за­являет о своих притязаниях на особое отношение к Просвещению и науке, даже на свою интимную идентичность с ними. Либерализм зовет не только к экономической свободе, но и к гражданской сво­боде и свободе мысли, как о том говорит уже само его название; социал-демократия с давних пор подает себя как партия разумного

руководства социальным развитием; а коммунизм убивает всех зай­цев сразу, представляя себя течением, в котором партийность и по­знание истины слились воедино. Кому же следует верить?