Критика цинического разума

Физиономия Веймарского смеха четко схвачена Томасом Манном по меньшей мере трижды. И каждый раз это был смех, который превращается в нечто самостоятельное, уже не принадлежащее смеющемуся. Когда ужасное и смешное оказываются в столь тесном соседстве, как на этой горе, где собраны в лечебнице больные туберкулезом, рождается смех, за который мы уже не можем нести ответственности. Мы не смеемся так, пока способны отвечать за себя. Так смеется в нас что-то другое – смеется тогда, когда мы вдруг постигаем нечто, заложенное в нас более глубоко, чем это доступно пониманию нашего цивилизованного Я. Так хохочет, едва успев приехать, главный герой книги, Ганс Касторп, когда его двоюродный брат самым будничным тоном сообщает ему, что зимой трупы спускают в долину на санях для бобслея.

– Да брось ты! – воскликнул Ганс Касторп. И вдруг разразился смехом, бурным, неудержимым хохотом, который сотрясал его грудь и заставлял скривиться от боли его уже слегка обветренное лицо. – На санях для бобслея! И ты говоришь мне об этом с таким спокойствием? Да ты стал совершенно циничным за эти пять месяцев!

– Вовсе не циничным, – ответил Иоахим, пожимая плечами. – С чего ты взял? Ведь это все равно уже трупы… Впрочем, может, и хорошо, что у нас тут становятся циничными. Сам Беренс тоже этакий старый циник, и при этом прекрасный малый, старый студент-корпорант и блестящий хирург. Сдается мне, он тебе понравится. Кроме того, здесь есть еще Кроковский, ассистент – нечто весьма и весьма толковое. В проспекте санатория особенно рекламируется его деятельность. То, что он занимается с пациентами расчленением души. <…>

– Чем он занимается? Расчленением души? Да ведь это просто отвратительно! – воскликнул Ганс Касторп и на этот раз не совладал со своим весельем. Он уже был не властен над ним, он испытал, вслед за всеми другими, полное расчленение души, и хохотал так сильно, что слезы стекали у него из-под руки, которой он прикрывал от ветра глаза… (Mann T. Der Zauberberg. Berlin, 1974. S. 10–11).

Позднее точно так же расхохочется и дядя, Джеймс Тинаппель, – консул, приехавший посетить Волшебную гору, когда Ганс Касторп расскажет ему о всех перипетиях повседневной жизни санатория – таких, как образование туберкул, пневмотомии, легочные резекции и воспаления легких. Он почувствует, что люди этого мира способны привыкнуть абсолютно ко всему.

Однако самым великолепный, самый жуткий и самый своевременный смех – это непристойный и дьявольский смех от шока, которым разразился Антон Карлович Ферге. Он чуть было не стоил ему жизни, этот ужасный смех на операционном столе, во время операции на легких. Это был плевральный шок, наступающий при хирургических вмешательствах такого рода. Послушаем рассказ Ферге об этом «сучьем» переживании, при котором смеющийся уже не узнавал себя в своем смехе – словно в нем смеялся кто-то другой, доводя его до смерти.