Критика цинического разума

Страстная тяга к «идентичности» кажется наиболее глубокой из бессознательных запрограммированностей – настолько скрытой, что она долго ускользает даже от внимательной рефлексии. В нас как бы запрограммирован какой-то формальный Некто как носитель наших социальных идентификаций. Он везде и всюду гарантирует приоритет Чужого по отношению к Собственному; там, где мне кажется, что Я существую как Я, всегда обнаруживается ряд моих предшественников на этом месте, чтобы превратить меня в автомат посредством моей социализации. Подлинное самопознание нас в изначальном бытии-еще-никем в нашем мире запрещено, похоронено под множеством табу, просто вызывает панику. Но, в принципе, ни одна жизнь не имеет имени. Сознающий себя и уверенный в себе Никто в нас – тот Никто, который обретает свое имя и идентичности только со своим «социальным рождением», – и есть начало, выступающее живым источником свободы. Живой Никто в нас и есть тот, кто, несмотря на мерзость социализации, напоминает об исполненном энергий рае, который скрыт под масками личностей. Его жизненная основа – сознающее себя и уверенное в себе тело, которое нам следовало бы называть не nobody, а yesbody, не «нет-тело», а «да-тело», и которое в ходе индивидуализации способно пройти путь развития от а-рефлексивного «нарциссизма» к рефлектированному «открытию себя в мировом целом». В нем обретает свое завершение последнее Просвещение как критика видимости приватного, критика эгоистической кажимости. Но если мистические прорывы в такие «интимнейшие» зоны пред-индивидуальной пустоты доныне были лишь делом склонных к медитации меньшинств, то сегодня есть хорошие основания для надежды, что в нашем разорванном на части противоборствующими идентификациями мире такое Просвещение в конце концов станет и уделом большинства.

Нередко умение быть Никем требуется в интересах простого выживания. Автор «Одиссеи» знал это и выразил в грандиознейшем, самом юмористическом фрагменте своего произведения. Одиссей, хитроумный греческий герой, в самый критический момент своих скитаний, убежав из пещеры ослепленного циклопа, кричит ему: «Того, кто ослепил тебя, зовут Никто!» Именно таким образом и могут быть преодолены одноглазость и идентичность. Крича эти слова, Одиссей, мастер умного самосохранения, достигает вершины своего хитроумия. Он покидает сферу примитивных моральных каузальностей, выпутываясь из сети мести. С этого момента он может не опасаться «зависти богов». Боги смеются над циклопом, когда он требует от них отомстить за него. Кто же заслуживает мести? Никто.

Утопия сознательной жизни была и остается миром, в котором каждый может претендовать на право быть Одиссеем и позволить себе жить как Никто – вопреки истории, вопреки политике, вопреки гражданству, вопреки принуждению быть Кем-То. В своем живом и бдительном теле он должен пуститься в скитания по жизни, от которой можно ждать всего, что угодно. Оказавшись в опасности, Хитроумный вновь открывает в себе способность быть Никем. Между полюсами Бытия-Никем и Бытия-Кем-То и разворачиваются приключения и меняющиеся ситуации сознательной жизни. В ней в конечном счете и преодолевается фикция Я. По этой причине именно Одиссей, а не Гамлет является прародителем современной и вечно сущей интеллигенции.

4. После разоблачений: сумерки цинизма. Зарисовки самоопровержения этоса просветительства

Вы здесь еще! Нет, вынести нет сил!

Исчезните! Ведь я же разъяснил.
Но эти черти к просвещенью глухи.
Мы так умны, – а в Тегеле[42] есть духи!

И. В. Гете. Фауст. Вальпургиева ночь[43]

– Я стараюсь, разве это ничего не значит?

– Кому это помогло?

– А кому стоит помогать? – спросил Фабиан.

Эрих Кёстнер. Фабиан. 1931

Ибо они ведают, что творят.

Эрнст Оттвальд. 1931

Эти восемь лихих, как вихрь, атак рефлексивного Просвещения, отражавшиеся с большим трудом, сыграли такую же эпохальную роль в истории, как и великие прорывы естествознания и техники, с которыми они соединились добрых двести пятьдесят лет назад, породив перманентные индустриальную и культурную революции. Точно так же как урбанизация, моторизация, электрификация и информатизация осуществили переворот в жизни обществ, работа рефлексии и критики сломала структуру сознаний и вынудила их обрести новую динамичную конституцию. «Больше нет ничего прочного и устойчивого». Они сделали рыхлой интеллектуально-психическую почву, на которой уже не могут обрести прочной опоры старые формы традиции, идентичности и характера. Их воздействия дали в сумме тот сложный комплекс современности, в котором жизнь ощущает себя протяженностью кризисов.