Критская Телица

— Сейчас, моя телочка, я тобою займусь, выкупаю, натру благовониями, уложу, — проворковала она, садясь на краешек ложа и украдкой удостоверяясь в сохранности царицы.

— И сама останешься до утра, — объявила Арсиноя.

Элеана и Алькандра переглянулись.

Великая жрица осторожно и кратко откашлялась.

— Мы удостоверились, — произнесла она вкрадчиво, — что великая одаренность не испытывает нужды в лишних наставлениях. Теперь ты взрослая, о госпожа. Ифтима уже совершила необходимое, и впредь ограничится советами словесными. Так должно, повелительница.

— Получается, — протянула Арсиноя, — Ифти больше не возляжет со мной?

— Нет, — решительно молвила Элеана — Дальнейшей нужды в этом не вижу.

— А я вижу!

— Послушай, — вмешалась Алькандра. — Мы явили особую заботу о твоей первой ночи, которая, благодарение Апису, удалась полностью. Но как дитя не питается материнским молоком бесконечно, так и ты не станешь, госпожа, требовать от Ифтимы продолжения, ибо Элеана изрекла справедливо: теперь ты — взрослая.

— Правильно, — сказала Арсиноя.

— А посему яви соответствующую рассудительность и внемли старшим. Утешаться надлежит в объятиях мужа.

— Конечно. И в них тоже.

— Только в них, — подчеркнула верховная жрица. — Это понятно, государыня?

Арсиноя молчала.

— Это понятно? — повторила Элеана с легкой расстановкой.

— Да...

— В качестве опекунши я воспрещаю, возбраняю и заказываю тебе вожделеть к Ифтиме. Она честно исполнила свой долг, и требовать большего — жестоко.

Аристократка мысленно расхохоталась. Алькандра с интересом ждала, что ответит юная критская царица.

И дождалась.

— Если ты прекратишь докучать, Элеана, — сказала девочка, — я, так и быть, явлю соответствующую рассудительность. И позабуду о предерзостном и вопиющем надругательстве над последним из трех основных законов.

Женщины остолбенели.

— Равно как и над неопытной, ничего не подозревавшей повелительницей, — прибавила Арсиноя.

И чарующе улыбнулась.

Глава третья. Эпей

Кирн, благородный везде сохраняет присутствие духа,
Плохо ль ему, хорошо ль — держится стойко всегда.

Феогнид. Перевод С. Апта

Воду эллинский умелец обнаружил не скоро, и самым неожиданным образом.

Он мерил величественную рощу торопливыми шагами вдоль и Поперек, однако ни родников, ни потоков не было и в помине.

Темные древесные громады безмолвствовали. Желтые лунные лучи падали наискосок. Длинными полосами, бесформенными пятнами лежали по светлым прогалинам густые тени.

В безоблачной небесной глубине мерцали мохнатые звезды.

Давно уснули затаившиеся в листве и хвое птицы и трескучие цикады попрятались меж густых трав. Шорох собственных шагов казался Эпею оглушительным, безмолвие начинало угнетать.

Мастер был не особенно привержен суевериям, однако древняя роща, раскинувшаяся далеко от городских окраин, под исполинской Левкой, чья громада закрывала почти весь южный небосклон, поневоле заставляла вспоминать об эмпузах и ламиях[19], думать о страшных блуждающих огнях.

Сколько мрачных легенд переслушал он в детстве, пристроившись близ вечернего очага, рядом с няней и сестрами, которые споро и сноровисто пряли овечье руно или кудель!

Осенние вечера в поречье извилистого Илисса тянулись долго. Унылый ветер ныл и подвывал за прочными каменными стенами, гнал тучи почти над самой землей, пластал и клубил их по склонам гор.

Деревья гнулись, махали мокрыми ветвями. Несметные мириады почернелых от непогоды листьев кружились, метались, уносились прочь, а безжалостное Бореево дыхание[20] все крепло.

Плохо путнику, застигнутому ненастьем в дороге! Ни укрыться, ни обогреться по-настоящему — только если повезет сыскать укромное местечко, выкресать огонь да костерок развести.

А в доме — тихо, тепло, уютно. Трещат и посвистывают сосновые поленья. Крутятся веретена, тянутся нити, льется неспешный рассказ нянюшки, родившейся на севере, в угрюмом Эпире.

— Псы Гекаты, разящей издалека[21], мчатся на промысел, когда луна обновляется. Не доведи Зевес наткнуться на черную свору в полночь, борони волоокая Гера привлечь их огненные взоры! И медноногая эмпуза рыщет по буеракам, алчет людской кровушки... Ох, чур нас, девочки, чур!

Сестры пугливо поглядывали на узкие, затянутые в два слоя — изнутри и снаружи — рыбьим, пузырем или заделанные пластинками слюды окна. Ежились, начинали прясть еще усерднее, отгоняя привычной, обыденной работой страшные видения, возникающие перед мысленным взором после речей старой Лисианассы.

Там, дома, у жарко гудевшего пламени, среди родных и надежных стен, Эпей втихомолку посмеивался над бабскими россказнями. А сейчас, будучи на двадцать с лишним лет старше, изрядно поскитавшись и немало повидав, неожиданно заметил, что все время вертит головой и убыстряет шаг.

Думая при этом не об одной лишь воде...

Мастер осерчал на себя самого.

— А ну, постой, приятель! Ума рехнулся? Гарпии зеленые мерещатся? Хорош, голубчик... Тьфу на тебя!

Плевок не получился. Чересчур пересохло во рту.