Критская Телица

Садист и палач от рождения, Рефий приходил в любовную готовность лишь примучивая женщин, которыми обладал. Многие шлюхи, многие простые горожанки и некоторые придворные дамы отлично разумели это и старались не противиться, тем паче, что в монетах у начальника стражи недостатка не ощущалось, а уж скаредностью Рефий, надлежало отдать ему должное, не страдал. Впрочем, легко быть щедрым, ежели каждый и всякий кидонский купец или торговец готов немедленно и зачастую безвозвратно ссудить кругленькой суммой... Поелику знакомство со столь выдающейся и важной личностью могло сослужить немалую службу, избавить от множества мелких и крупных затруднений... Короче, к двадцати трем годам Рефий обнаружил, что не испытывает ни самомалейшего возбуждения, коль скоро не вправе или не властен учинить над женщиной вопиющего, обычного или, на худой конец, мелкого надругательства.

Но попробуй, учини подобное с повелительницей Крита!

Рефий стоял столбом.

И отчаянно пытался представить Арсиною поверженной на ложе пыток, беззащитной, отданной на растерзание и позор.

Однако воображение у подобных особей работает нелегко. Бедолага медлил, стараясь вызвать хотя бы незначительное восстание плоти.

Безуспешно.

Единственным итогом его мысленных потуг были жаркая испарина на челе да противный холодок в чреслах.

Многажды испытанный, закаленный в любовных (точнее, сладострастных — любить Рефий не умел) сражениях уд съежился и подобрался, как перед рукопашным боем, когда тело непроизвольно стремится стать наименее уязвимым.

— Ну, иди же ко мне, — проворковала Арсиноя, приоткрывая уста и приспуская веки.

Начальник стражи негромко вздохнул и разоблачился, понятия не имея, как повернется дело, чем завершится эта сумасшедшая затея и куда бежать потом.

Он простерся рядом с Арсиноей, обнял царицу, начал целовать, ласкать, елозить ладонями по белому, роскошному, ослепительному и — увы! — недоступному телу. Смущенный — возможно, впервые в жизни смущенный — Рефий вовсю напрягал отважные, злые, немудрые мозги; представлял сцены чудовищные и неописуемые...

Безуспешно.

А тихая, от самого себя скрываемая паника в подобных случаях лишь усугубляет беспомощность...

* * *

Иного человека можно было бы пожалеть.

Но только не Рефия.

По крайности, я его не жалею. А вам, дорогой читатель, оставляю полную свободу суждений. Ежели вы избыточно добры и милосердны — сострадайте Рефиевой беде на здоровье. Ваше мнение — ваше право.

Но, полагаю, вы со мною согласны.

* * *

— Э-эй! — негромко сказала Арсиноя четверть часа спустя. — Неужто я тебе совсем-совсем не нравлюсь?

Побагровевший начальник стражи смешался и выдавил нечто маловразумительное.

Царица тихонько надавила пальцем на кончик его носа и слегка отстранилась. Приподнялась на локте, посмотрела сверху вниз. Уселась, упершись ладонью в покрывало.

— Значит, слухи справедливы?

Рефий дернулся, будто ужаленный, и тоже привскочил.

— Какие... слухи, госпожа?

— В тронном зале — госпожа. В постели — Сини, — поправила его Арсиноя. — Слухи насчет... э-э... твоих пристрастий.

— Не понимаю...

— Сейчас поймешь, — улыбнулась Арсиноя, упала на живот и заболтала согнутыми в коленях ногами, разглядывая Рефия так близко, что черты лица расплывались, а уста почти прикасались к устам. — Слушай внимательно, бычок. Я немножко осведомлена о любовных возможностях своего главного телохранителя. Сплетней земля полнится! — Она рассмеялась: — Тебя называют кентавром.

— Кто? — машинально спросил Рефий.

— Некто. И еще некто. И еще, и еще... Думаешь, позвала бы на ложе кого попало? Наобум? Нет, милый, у меня имеется собственная маленькая разведка. И я выбрала из лучших лучшего.

— Боюсь, пока что... — пробормотал Рефий.

— Боюсь, придется дослушать, — шепнула Арсиноя и чмокнула его в щеку. — Быть царицей от рассвета до заката — какое счастье! И какая скука — оставаться царицей от заката до рассвета! Хочется объятий мужчины, а чувствуешь прикосновения подданного. Надоело.

— Но царь Идоменей..? — брякнул Рефий.

— Мы переспали трижды. Это оказалось на два раза больше, чем следовало...

— Не может быть!

— Правда! — засмеялась Арсиноя — Сущая, чистая, неподдельная правда. О тебе, дорогой, рассказывают вещи весьма необычные. Странные. Помолчи! — велела она вскинувшемуся было Рефию. — Благодари женщин за тайные и безвредные пересуды. Иначе вовеки не очутился бы здесь, поверь слову... Ты, говоря мягко, не рохля. И не мямля. А я не стеклянная, и не фарфоровая[32], будь уверен.

Арсиноя кокетливо цокнула языком и закончила:

— Изволь тиранить! Я требую...

* * *

Они образовали пару изумительную и донельзя подходившую друг другу. Рефий воспрял немедленно и не смог укротить разбушевавшегося пыла вплоть до зари и даже когда ночная гроза улеглась и пунцовое солнце начало просачиваться в узкий проем окна. Измызганная, изнасилованная всеми способами повелительница крепко и ласково поцеловала Рефия, проводила до двери, велела являться почаще.