Разноплеменные гребцы, спасенные от медленной и страшной смерти в египетских каменоломнях и рудниках, извлеченные из вонючих шене[33], дышали вольным воздухом Средиземноморья, спали вволю, ели до отвала и взирали на Расенну собачьими глазами.
Десять головорезов, узнавшие, под чьим началом и за какую плату предстоит плавать, предвкушая грядущие приключения, с особым смаком воздавали должное обильному запасу критских вин и повиновались беспрекословно, ибо грозный этруск оказался начальником строгим, но справедливым, требовательным, но заботливым.
Единственной печалью и заботой Расенны стал смуглолицый, широкоплечий Гирр.
Хитрый, однако вовсе не умный, Рефий приставил к архипирату надзирателем самого доверенного своего молодца. Расенна возражал, приводил многочисленные доводы против, но Рефий был неколебим: сказал — как отрезал.
А отмерять семь раз начальник дворцовой стражи попросту не умел.
В итоге, рядом с этруском очутился дерзкий, самоуверенный, наглый человек, едва ли уступавший Расенне физической силой, а посему полагавший священным долгом и неотъемлемым правом своим совать крючковатый нос везде и всюду, — где нужно и где не нужно.
— Я тебе не подчиняюсь, — уведомил он Расенну при первом же удобном случае. — Я за тобою присматриваю, понял?
— Конечно, — улыбнулся разбойник — Поставлен в известность, и отнюдь не возражаю. Сам бы сделал то же самое на месте государыни и Рефия. Однако не возьму в толк: чего ради вздорить людям, идущим на опасное предприятие плечом к плечу?
Гирр презрительно фыркнул и не удостоил этруска ответом.
Расенна лишь плечами пожал.
— И не надейся, — внятно и внушительно произнес критянин, — спины я тебе не подставлю. А сплю — как собака, вполглаза. Понял?
Этруск от души расхохотался:
— Я намерен заслужить обещанную государыней плату. И ради этого принужден беречь тебя, драгоценного, пуще зеницы ока. Не опасайся подлости... Но помни: одно условие, непременное и непреложное, мною поставлено. И царица, и Рефий признали, его разумным.
— Какое еще условие?
— Ежели словом или делом вмешаешься в мои распоряжения на походе либо, того хуже, при захвате — убью на месте. Искрошу. Как червяка дождевого, — спокойно закончил Расенна.
Обозрел вытянувшуюся физиономию Гирра и заботливо полюбопытствовал:
— Понял?..
* * *
От кого и как умудрился получить мнимоубитый этруск первое нужное известие, неизвестно. Полагаю, Расенне удалось-таки наладить скрытое сообщение меж безымянным островком и окружающими землями, но утверждать наверняка не берусь.
Равным образом, не постигаю легкомыслия, с которым юные обитательницы тогдашних побережий — от скромной служанки до царской дочери — бегали плескаться в хризолитовых морских волнах, отбеливать холсты на прокаленном добела мелкозернистом песке, собирать мидий и морские гребешки, служивших лакомым дополнением к ежедневному столу, резвиться, загорать, распевать беззаботные песни.
Тринакрия[34], уже в те отдаленные времена снискавшая славу средиземноморской житницы, была страною куда более цветущей, богатой, многолюдной, нежели в последующие столетия, за вычетом, пожалуй, нашего — двадцатого.
Колосились необозримые поля пшеницы и ячменя. Шелестели густой листвой неисчислимые оливковые деревья. Зрели по склонам пологих гор виноградные лозы. Тяжкие, налитые соками смоквы тысячами падали наземь, обращаясь перегноем, удобряя почву свежими туками, поскольку недоставало рук, дабы полностью собирать неслыханные урожаи.
А рук на острове было отнюдь не мало: плодородная Тринакрия изобиловала населением. Разгромленный впоследствии, остров опять заселился около восьмого века, но уже не сравнялся в пышности с тем, чем был прежде.
Великое множество народу обитало в благодатном краю — пастухи, виноградари, земледельцы, рыболовы, ремесленники, торговцы, вельможи... Города и городки, поселки и деревеньки, виллы, стоявшие в горделивом одиночестве, лачуги, стыдливо ютившиеся поодаль от более приглядных построек — все жило трудолюбивой, вполне или относительно сытой и счастливой жизнью.
Там, где впоследствии возникли Сиракузы, цвела столица, чье название утрачено для истории. Оттуда повелевал и властвовал Тринакрией царь, имя которого безвозвратно забыто. Но его дочь заслуженно славилась неописуемой своею красотой, и молва о несравненной прелестнице передавалась из уст в уста.
Неэра.
Так нарекли эту очаровательную девушку лет за восемнадцать или девятнадцать до того вечера, когда Расенна пустился в первый набег из числа свершенных по воле царицы Арсинои.
* * *
Тонконогую, сильную лошадь выпрягли из легкой колесницы и отпустили пастись чуть поодаль, где кончались пески, а неширокая полоса цветов и трав постепенно переходила в опушку молодой рощи.
Солнце еще только вставало, но насквозь прогретые прибрежные воды не успевали сколько-нибудь заметно остыть в продолжение короткой летней ночи, и должны были объять купальщиц струями парного молока.