Крючок для пираньи

Потом пришлось выслушать нехитрую исповедь — закончила институт в Шантарске в те времена, когда еще была в ходу такая непонятная нынешней молодежи штука, как распределение, вот и распределили сюда. Довольно быстро завелся муж, интеллигент, конечно, гитарист, бард и весельчак. Ну, а вскоре понеслись реформы — непонятные и буйные, как взбесившаяся птица-тройка, столь же неуправляемые и пугающие. Прежний уклад с грохотом обвалился в тартарары, старое разломали, а нового не построили, весельчак муж, чью ученую контору прикрыли, быстро поскучнел и озлился, особенно после того, как все его попытки поставить бардовский талант на службу победившей демократии оказались тщетными, — здесь, за Полярным кругом, победившая демократия вообще отчего-то не нуждалась в бардах, что недвусмысленно и дала понять. Гитарист принялся лечить кручину водкой и вовсе уж случайными бабами — а поскольку детей не было, развестись удалось легко, после чего бывший муж в поисках лучшей доли затерялся на материке, а квартиру оставил ей не столько из душевного благородства, сколько потому, что квартиры тут стоили дешевле дешевого, не было смысла размениваться и продавать свою часть.

История была — стандартнее некуда. Правда, Мазуру нравилось, что Катя делилась, но нисколечко не жаловалась и на плече у него не плакала. А значит, и утешать не требовалось. Лишь напомнить: перемелется — мука будет…

А главное, что ему пришлось по сердцу, — за все время она ни словечком не заикнулась насчет общих планов на будущее. Как любой мужик в годах и с опытом, Мазур давно научился влет вычислять матримониальные намеки, как бы закамуфлированы ни были. Здесь ничего подобного не было даже в теоретических наметках.

Можно бы при таком раскладе совершенно расслабиться душою — но чем ближе подступал урочный час, тем сильнее он начинал нервничать. Мужчин, случалось, убивал и простым карандашом — а вот женщинам сроду не подбрасывал снотворного в питье посреди прекрасной во всех отношениях ночи.

Однако военная косточка взяла свое, и он, рассеянно-нежно поглаживая прижавшуюся к нему утомленную Катю, начал понемногу прокачивать в уме предстоящую нехитрую операцию. Кацуба заверял, что пилюля в любой жидкости растворяется мгновенно и бесследно, словно задержанная зарплата в лабиринтах министерства финансов. Если, скажем…

Звонок ввинтился в пахнущую духами и любовью спальню, как штопор в масло. Оба от неожиданности дернулись. Звонок залился пронзительной трелью, кто-то старательно давил на кнопочку, не отрывая пальца.

— Это еще что? — шепнул Мазур.

— Понятия не имею… — Катя гибко перевалилась через него, накинула халат. — Ведь не успокоятся, пойду спрошу…

Мазур, рывком впрыгнув в трусы, торопливо последовал за ней, успев бросить взгляд на светившиеся зеленым стрелки часов — час пятьдесят восемь. Да нет, не стал бы человек Кацубы устраивать такую какофонию, все было расписано…

Катя уже приоткрыла дверь, не сняв цепочки, выглянула в щелочку. Быстрым взглядом оценив окружающее с точки зрения полезности в рукопашной, он схватил пустую бутылку из-под венгерской минералки, примерился, об который угол ее разбить с целью получения «розочки», встал к стене.

Зря паниковал, кажется. Перебросившись буквально парой слов с кем-то невидимым, Катя наскоро захлопнула дверь, пробежала мимо него, схватила со стула джинсы и принялась торопливо в них влезать. Натянула свитерок на голое тело, напялила шапочку, стала запихивать под нее растрепанные волосы. Показала Мазуру на кроссовки в углу. Он кинулся, быстренько подал, успел шепнуть:

— Что такое?

— Милиция, — задыхающимся шепотом ответила она, напяливая кроссовки на босу ногу. — В музее пожар. Неужели мы там что-то оставили…

— Не могли, я все тщательно…

— Я побегу, а ты сиди…

Звонко щелкнул замок. Мазур остался в полнейшей растерянности, в положении самом дурацком. Спать не ляжешь, но непонятно, чем и заняться… А посему он валялся на смятой постели, временами вставал, выглядывал в окно, где ничего не видел, кроме необитаемой темноты, курил и ждал.

Три часа. Срок. Он тихонечко приоткрыл входную дверь, привалился к косяку и стал ждать, пытаясь подобрать убедительные извинения. Однако проходили минуты, но дверь подъезда так и не хлопнула, никто не поднялся по ступенькам…

Прождав минут десять, он плюнул и вернулся в квартиру — таких опозданий в этом деле не бывает, не придет, и торчать на площадке нечего…

Еще минут через пять под окном остановилась машина. Это привезли назад Катю. Она захлопнула дверь, не глядя, скинула кроссовки, прошла в комнату и, устало уронив руки, плюхнулась на постель. Лицо у нее было такое, словно предстояло срочно решить — то ли смеяться, то ли плакать…

— Ну, что там? — осторожно спросил Мазур.

— Ох… — не вздохнула, а произнесла она, положила голову ему на плечо. — Артистка погорелого театра… То бишь директриса погорелого музея. Половина выгорела — и на первом, и на втором. Вторую половинку отстояли, так что зрелище то еще… Слава богу, мы с тобой ни при чем. Огонь пошел совсем не оттуда — с первого этажа, из запасников.