Крюк Петра Иваныча

Ко времени второго послеоперационного прихода в полный разум Охременков уже не вспоминался, потому что все получилось гораздо короче — вся ассоциативная цепочка и нужда в памятном воображении. Глаза он распахнул уже не в реанимации, а во вполне усредненной палате, где были не только тяжелые, но и такие же надежные, каким он теперь мог считаться по праву начинающего безопасно выздоравливать человека.

Дверь распахнулась и в палату к Петру Иванычу вкатили сидячую каталку со свежим больным. Петр Иваныч взглянул и обалдел. В ней катился, толкаемый медицинской сестричкой, Александр Михалыч Охременков, прораб, собственной нездоровой персоной, в больничном халатике и с веселыми глазами. Поначалу, Петр Иваныч подумал, что обознался, потому что знал — все дурные люди средних лет во многом напоминают друг друга, если всмотреться внимательно, особенно во встречный взгляд. Но каталка проехала еще метра полтора, достигнув края крюковой кровати, и фокус его зрения расплылся уже в окончательный «плюс». И тогда Петр Иваныч услыхал знакомое:

— Здорово, Иваныч! Как сам-то?

Это был прораб, и никто другой. Сестра тормознула каталку рядом с уровнем головы Петра Иваныча, ноздря в ноздрю, и сообщила, обращаясь к обоим:

— Ну вы полялякайте с часок, а я потом приду и укачу, — это уже отдельно к Охременкову. — Да! — вспомнила она что-то важное и полезла в карман белого халата, откуда выудила паспорт, раскрыла и зачитала, попеременно глядя то в книжицу, то на Охременкова: — Абрам Моисеевич, — она снова закрыла паспортину и протянула ее навстречу Охременкову, — просили вам вернуть, а штамп с группой крови туда пропечатали, сами посмотрите потом — четвертая, резус отрицательный.

— Благодарствуйте. — Охременков протянул руку, забрал документ и прибрал его в карман дармовой одежки. — Такие, брат Иваныч, дела, — улыбнулся он хорошо в сторону Петра Иваныча, — такие происшествия…

Крюков продолжал приходить в себя, но уже по другой, не по больничной вовсе причине, а в силу того, чему только что стал свидетелем, спасибо — не участником, разве что.

— Александр Михалыч, — невнятно пробормотал он, не отрывая глаз от видения, — это ты?

— Ну, а кто ж еще, Иваныч? Не узнал, что ли? Мне сказали, на полную поправку идешь, свидеться вот дали с героем высотного полета.

— Как я здесь? — ничего не понимая, путаясь в предположениях, озадаченно спросил Петр Иваныч. — Зачем?

— А, как и я, — улыбнулся снова Охременков, — после урагана попали: ты — болеть, а я — тебя спасать.

И тут что-то начало проявляться. Высотная морская качка… истаивающий в мутной выси удлиненный самолетный овал со слабым хвостом… летчик — еврей первого класса… нет, постой — пилот первого класса с невидным лицом… нет, это было до того, задолго до того — всегда это было за много лет до того, постоянно до того… Потом… невертикальная лестница, уходящая из-под ног… звуки собачьего воя… толчок в живот снизу… отрыв в погоне за исчезающим, реактивным летуном, непохожим на бесполетного Славу… много воздуха… потом совсем не больно, но темно…

— Ты чего, Иваныч? — Охременков заботливо толкнул его в здоровую руку. — Подзабыл маленько? — и ответил сам уже. — Ну это ничего, это понятно, удар все же чувствительный был у тебя об будку, да с открытой травмой еще.

Все, наконец, пришло в соответствие с пройденным испытанием, и, окончательно восстановившись в мыслях, Петр Иваныч почувствовал вдруг, что ему нравится занимать это палатное место в городской больнице, потому что он вновь устоял против злого заговора, ничьего на этот раз, но с серьезными для здоровья последствиями, и снова он оказался сильнее внешних обстоятельств, и опять он готов трудиться и жить, так как уцелел, а не погиб. Неопределенность отпустила, и он обратился к начальнику:

— У самого-то чего, Михалыч?

— Да-а-а… — не показав вида, что обрадовался вопросу, неопределенно отмахнулся Охременков, — кровь отобрали для тебя и все дела. Прямое переливание.

— В смысле? — насторожился Петр Иваныч. — Почему у тебя?

Далее Охременков не мог более сдерживать искусственности собственного равнодушия и с воодушевлением пошел на честный пересказ. А закончил так:

— Доктора эти бегают, за голову хватаются, где, говорят, такую группу брать, четвертую с резусом минус, пациента теряем, мол, уходит, уходит… Пересменок там был у них какой-то по кровезапасу.

— Так, я ходячий был, что ли? — удивился Петр Иваныч, — а думал, лежачий.

Охременков не ответил, предчувствуя, что обречен не на полное понимание крановщика, и не стал пояснять про мелочи, а продолжил:

— А у меня как раз твоя, то есть, именно такая самая группа, редкая очень, но есть, оказалось, совпало так. — Он победно уже близился к завершению рассказа. — Ну, я им и говорю, что имею такую и что согласен дать.

— А они? — в необъяснимом изумлении почти выкрикнул Крюков.

— Они — что? Взяли с удовольствием и спасибо сказали. А анализ мой удостоверили уже, когда ты почти помер. Но успели, все же. Так-то.