Кривая Империя. Книга 1. Князья и Цари

Поверил Ярополк в предательство киевлян. Как было не поверить, когда вокруг одно предательство? Когда этих славян-киевлян вот уж 50 лет предательству успешно обучают? Поверил и рванул в степь. Затворился в провинциальном городке. Выдержал голодную осаду. Тут Блуд ему нашептал идти на поклон к Владимиру, просить любую волость на любых условиях. Пошел Ярополк на княжий двор — Блуд за ним. В дверях Блуд сделал вид, что зацепился карманом за ручку, придержал телохранителей. В подъезде стояли два «отрока». Они Ярополка с двух сторон и прокололи. Куда потом делся Блуд, неизвестно. В отцы он к князю не попал — куда ж Добрыню девать?! Но имя его сохранилось в веках и делах потомков. И первым отдал дань памяти Блуду святой равноапостольный Владимир. Гречанку ученую он забрал себе. Так что, Рогнеда и без Ярополка оказалась с ней в одном комплекте…

— Никогда еще на русской земле не было такого гнусного идолослужения, — горестно вздыхает Писец наш православный. По всей земле понаставили Добрыня с Владимиром идолов (как нам это знакомо!). Тут и Перун деревянный — голова серебряна — ус золотой! Тут и Хорс-Дажбог, и Стрибог, и Симаргл и Мокош какой-то. Скверное, поганое сборище. И будто бы по жребию приводили к ним и приносили в жертву сыновей и дочерей славянских (ну княжеские-то детки жребия не тянули: бронь, отсрочка, справка о болезни).

Тут еще возникло праведное возмущение простого народа на ханжеские ограничения естественных желаний, которые непорочная вдова Ольга хотела насадить вместе с христианством: не допускать многоженства. Виновник языческого торжества — молодой наш князь, к восторгу славян, «предался необузданному женолюбию», — брызгая чернилами, скабрезно хихикал Писец.

— Кроме пяти «законных» жен было у Владимира в Вышгороде — 300… э… блудей…, - пытался на ходу придумать подходящее слово Писец.

— Наложниц! — пришел ему на помощь деликатный Историк.

— Ага, — обрадовался Писец, — значит 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде, 200 — поменьше — в селе Берестове — село ведь; но, однако, большое и село!

Всего 800… э… подложниц получается! Двадцать сороков! — радостно подбил Писец! Велик, молод, здоров был князь Владимир! Женолюбив, аки Соломон! Мало ему было этих двадцати сороков, так он еще таскал к себе всех подряд замужних женщин и девиц на растление (видимо, благородных особ; с деревенскими дурами из Берестова какое ж растление? — они и слова такого не знают!).

Были у него и нервы в порядке: вряд ли какой современный «муж» выдержал бы круглосуточное мелькание перед глазами пяти «законных» жен. Одна только наша знакомая сиротка Рогнеда чего стоила! Надоели ей Володины танцы-шманцы с голыми наядами вокруг столба с башкой Перуна, лопнуло супружеское терпение! Появлялся он в спальне у своей первой любови редко-редко, так что стала звать она его «Красно Солнышко» (оттуда эта кличка и в народ потом перешла). И страсть как захотелось ей его зарезать во время одного из таких нечастых восходов-заходов. Нетерпение женское подвело Рогнеду! Не дала упырю отпавшему заснуть, как следует, — замахнулась на спящего ножом. Совсем она его убить хотела или только отхватить чего? Ответ на этот вопрос непразден. Убей Рогнеда великого блудодея, так, может, и некому было бы потом Русь крестить, и нам бы еще довелось с язычницами в папоротниках покувыркаться! А так — нет. Не приходится…

Проснулся аспид подколодный! Набил морду супруге верной.

— Теперь одевайся, — говорит, — сейчас я убивать тебя приду.

Побежал за понятыми. Одежду верхнюю и оружие оставил под кроватью… Рогнеда приоделась, накрасилась, подкрутилась. Успела выстроить мизансцену: вот отсюда войдет Владимир, там будут толпиться понятые, сплетники, сволочь дворовая, дружинушка хоробрая.

— А ты, Изя, — объясняет она роль сыну маленькому, Изяславу, выходи отсель. Вот, возьми батюшкин меч, и так, подбоченясь, грозно молви: «Ты что ж думаешь, ты один здеся?!». Ну, от себя можешь добавить выражения какие-нибудь детские, похуже…

Вот величие театра! Получилось! Вошел Владимир с Писцом (протокол вести), зрителей полуодетых набежало. Рогнеда грустная сидит на кровати колени сдвинуты. Сквозняк шевелит ее прекрасные скандинавские локоны. Выходит Изя весь в соплях. Волочит меч не за тот конец.

— Рубай, — плачет, — папка мамку, но помни — ты не один тут такой был!

Галерка заржала. Писец облился чернилами. Бояре из партера стали кричать князю: «Помилуй автора, государь!» Князь досадливо плюнул, велел построить в честь сына город Изяславль и поселить в нем мать его, чтобы здесь в дела религии не лезла и имя святого Блуда всуе не поминала…

Восход Красного Солнца