Кривая империя. Книга 2

Стали думные умники думу думать: кого сажать на царство. Мужиков-рюриковичей не осталось аж до самого Ивана Калиты. Сохранились только вдовые бабы. Но и с ними была проруха. Марфа, дочь казненного двоюродного брата Грозного, Владимира Андреевича, овдовевши в Ливонии, вернулась в Россию, но тут же постриглась в монашки (это Годунов ее постриг!). Подрастала ее дочь Евдокия, но и она вдруг скончалась неестественною смертью (это Годунов ее погубил!). Оставался где-то на задворках законный, венчанный царь нерюрикова племени — потешный Симеон Бекбулатович. Его отыскали, но он неожиданно ослеп. И в этом несчастье злокозненный Писец (прямо в официальном документе!) обвинил Годунова.

Ну, еще была, конечно, законная царица Ирина Федоровна. Ей и велел править умирающий Федор. Но бумаги не оставил, да и цена этой бумаге? — растопка для печи. Поэтому на девятый день Ирина отпросилась-таки у патриарха и постриглась в Новодевичьем монастыре.

Править продолжал Годунов. Но оказалось, что Русь это понимает неправильно. Жалобщики и чиновники стали писать матушке-царице казенные бумажки прямо в монастырь. А та почему-то стала отправлять их с резолюциями патриарху. Борис понял, что легко может оказаться не при делах. Вернее, остаться только в одном деле. Об убиении царевича — обвиняемым.

Это было время короткого, малого междуцарствия. Все озаботились избранием (слово-то какое дикое — избрание!) царя. Дума пыталась захватить власть под себя. Народ не поддержал. Шуйские интриговали себе, но патриарх помнил, кто он и откуда. Анализ общественного мнения показывал, что народ в целом — за Годунова. Он был намного лучше Грозного. При нем было тихо и спокойно. Почти не воевали, почти не казнили, реже горели и почти не голодали. Поэтому патриарх и Годунов объявили о созыве первого всероссийского съезда советов — по десять человек от каждого города, и все сколь-нибудь заметные деятели — тоже приезжай. Развернулась подготовка к съезду. Царица вызывала к себе в келью воинских начальников и по одному уговаривала их голосовать за Бориса. Деньги раздавала от души. Были собраны специальные агитбригады из монахов, вдов и сирот, которые стали ездить по городам и блажить в церквях, что нужно голосовать за Бориса, а то проиграете!

Собор был созван такой: 99 попов — это люди патриарха, а значит, — Годунова; 272 человека бояр и дворян; тут у Годунова была своя партия, но окончательный расклад был неясен; из городов приехало только 33 выборных; еще было 7 военных делегатов, 22 купца, 5 старост гостиных сотен и 16 сотников черных сотен.

17 февраля, в пятницу перед Масленицей, открылся собор. Патриарх объяснил, что Ирина править отказалась, Годунов отказался, и теперь давайте, господа делегаты, ваши предложения. Делегаты сидели в тяжком молчании. Тогда патриарх сказал, что у него, у митрополитов, у архиепископов, епископов, архимандритов, игуменов, у бояр, дворян, приказных, служилых и у всяких прочих кому жизнь дорога, есть такое мнение, что кроме Бориса Федоровича никого не нужно искать и хотеть. Сразу у всех присутствущих хотение опустилось, и они «как бы одними устами» завопили свое единогласное одобрение единственной кандидатуре. Тут же составили сногсшибательную грамоту, в которой перечислялись все заслуги Годунова и приводились такие свидетельства о его праве на престол, что удивительно стало, чего это мы от такого счастья столько лет прятались, а не задушили Дмитрия в колыбели и Федора не упрятали в дурдом.

Из зала заседаний народные избранники толпой повалили есть казенные блины, пить водку, закусывать икрой и лимонами. В понедельник — день тяжелый — пошли в Новодевичий монастырь, где Борис отсиживался с сестрой в своем предвыборном штабе. Стали первый раз уговаривать его в цари.

Годунов возмущенно отказался:

«Как прежде я говорил, так и теперь говорю: не думайте, чтоб я помыслил на превысочайшую царскую степень такого великого и праведного царя».

Православное христианство доверчиво зарыдало и вместе с Писцом долго «находилось в плаче неутешном». Но некоторые радостно потирали руки.

Тертый патриарх не дал наивным и обрадованным разъехаться по домам, собрал их и объявил о внеочередном празднике Пресвятой Богородицы с пирогами и блинами. Велено было во вторник всем явиться с женами и младенцами: после молебна и угощения пойдем упрашивать Годунова вторично. Желательно, чтобы младенцы были готовы удариться в рев.

Особо приближенных Иов собрал на отдельный сходняк и объявил дополнительные условия игры. Челом будем бить не столько Годунову, но как бы царице Александре Федоровне...

— Какой еще Александре?

— А это Ирку так перекрестили, когда она в монашки постригалась. Если Годунов согласится, — а это будет клятвопреступлением божбы от первого раза, — то всем хором забирать клятвенный грех на себя. А если запрется во второй раз, то как бы отлучать его от церкви, снимать с себя золоченые и парчевые ризы, одеваться в черную рвань, стенать, пускать изо рта пену, посыпать голову пеплом, в церкви бастовать — не служить никаких служб.