Кривой четверг

Разумеется, про отца и мать смешно говорить, что они «не дотянули». До чего им дотягивать? Планка стояла на самой нижней отметке. И все-таки, значит, и перед ними стоял какой-то выбор. У каждой развилки своего жизненного пути они сворачивали все более круто туда, где их тащило и бросало об камни течение. Но легче, конечно, обвинить в ошибках не себя, а другого.

Чувствуя, как после некоторого затишья в пьяных разговорах назревает очередной скандал, Света торопилась заснуть, чтобы не слышать, не видеть ничего, — а вдруг это поможет ссора пройдет, как туча, стороной?

Горные вершины спят во тьме ночной,

Тихие долины полны свежей мглой, —

повторяла она, чтобы успокоиться, призывая сон.

Но страх настигал ее и во сне. Она все пряталась от кого-то или чего-то темного, неясного, смутного, а от этого ещё более страшного, бежала по бесконечным пустым улицам, где почему-то никто не мог прийти на помощь, и она с отчаянием понимала это и снова бежала куда-то, где ее могут спасти. А ноги не слушались, как ватные ступали по земле, и она молила: «Скорее, скорее!» — чувствуя, как это огромное, тёмное, с неясным лицом догоняет ее... и просыпалась. Сердце глухо билось, дыхание перехватывало. Она надевала платье и снова ложилась, стараясь не слушать, как в соседней комнате раздаются короткие, глухие выкрики, звенят упавшие на пол ложки, слышится невнятное мычание. И Свете начинало и, что там, в соседней комнате, вовсе и не ее родители, а кто-то совсем другой. Будто два оборотня творят непонятные нечеловеческие дела. Она вдруг боялась пошевелиться, чтобы не привлечь к себе их внимания, и, бросая осторожные взгляды на будильник, повторяла, как заклинание: «Скорее бы утро, скорее бы рассвет!» — пока незаметно не засыпала снова.

Наступало утро, и ночные страхи становились глупыми и наивными. Родители с помятыми, как грязное белье, лицами садились за стол пить жидкий чай. Они были немногословны и отводили мутные глаза в сторону, стараясь не встречаться взглядами друг с другом. Сознавая свою правоту, Света внутренне торжествовала и сердито выговаривала им за вчерашнее.

«Ну хватит, хватит гоготать! — отмахивался неуверенно отец и добавлял, скорее, для порядка: — Не твоего ума дело!»

Правда, когда Света доходила до того, что их надо отправлять лечиться, они оба искренне возмущались: «Да мы же не пьяницы какие-нибудь, на улицах не валяемся!»

«Нет, вы подумайте! Они не пьяницы... А кто же тогда пьяница? Ну скажите, кто тогда пьяница... Чуть ли не каждый вечер…» — «Это где же каждый вечер?» — «Вам что, по календарю отмечать?»

Света и самом деле взялась отмечать. Черным обводила те дни, когда они пили, черным с крестом — когда при этом дрались или ссорились, а красным — дни, когда они были трезвые. И в месяце таких дней набиралось не очень много. Когда Света показала календарь, мать вдруг с ожесточением выхватила его и разорвала.

Света победно вскинула голову: «Боитесь, да? Испугались! А говорите — не пьяницы. Самые настоящие алкоголики».

«Ну! Ну!» — сердито прикрикнул отец. Но Света уже собирала портфель в своей комнате.

Никак не могла Света примириться с тем, что происходило дома. Ведь во всём остальном она ничем не отличалась от других школьников. Вместе со всеми мчалась на перемене в буфет, собирала металлолом, ходила в походы и на экскурсии, отвечала у доски, брала книги в библиотеке. И чем старше она становилась, тем тщательнее скрывала, что происходит в семье. Ей почему-то казалось, что грязь домашних неурядиц переходит и на нее, что у кого-то это может вызвать брезгливое чувство, как у тети Дуни и Нины, например.

Она стала особенно тщательно следить за тем, чтобы воротнички и манжеты были всегда выстираны до голубизны и накрахмалены, чтобы форма и фартук были отглажены. На чистый носовой платок она капала духи из маленького флакончика, как мать Киры, чтобы окончательно забить, заглушить запах дома. И все-таки настоящая перемена в ее жизни началась с появления Флоры Яковлевны...

Это случилось, когда они в очередной раз переехали и Света пришла в новую школу после второй четверти. Через неделю она заболела ангиной. Флора Яковлевна была у них классной.

Света лежала в своей комнате на кровати, только поверх одеяла набросила на ноги пуховый платок, подаренный к бабушкой... Горло у нее прошло, температуры не было, но в новую школу идти не хотелось. Никто ее там не ждал, подруг она еще не завела, и Света решила, что теперь уж лучше в понедельник пойти. Она лежала, читала Жюля Верна, представляя, как плывет в такой вот лодке (все ее там любят, жалеют и с удовольствием выполняют всякое ее желание), как там тихо, спокойно и радостно жить...

Она слышала стук в калитку, слышала, как мать крикнула: «Входите, входите, у нас открыто!» — подумала, что соседка забежала, и продолжала читать.

Когда мать с пунцовыми пятнами на скулах ввела в комнату учительницу, Света страшно смутилась, представив, как недопитая бутылка все еще стоит на столе. «Не дай бог, пригласят выпить учительницу. У них ума хватит!»