Кривой дом

— Мне надо поговорить с вами.— Я вспомнил слова отца. Может быть, это... Но Эдит продолжала: — Я надеюсь, у вас не создалось ложного представления. Я имею в виду Филиппа. Его довольно трудно разгадать. Он мог показаться вам сдержанным и холодным, но он не такой. Это просто его манера держать себя.

— Я не думал...— начал я.

Но она перебила меня.

— Вот и сейчас, с Роджером. Филипп не жадный, он никогда не дорожил деньгами, он чудесный человек, но его надо знать. Частично это можно объяснить тем, что он был вторым ребенком. Он обожал отца. Конечно, все дети его любили, и он любил детей, но Роджер был его особой гордостью. Он был старший и первый. Я думаю, Филипп чувствовал это. Он замкнулся, занялся историей, книгами, прошлым. Видимо, он страдал — дети обычно страдают...

Она сделала паузу, потом заговорила снова.

— Я хочу сказать, что, по моему мнению, он ревновал Роджера к отцу. Может быть, это было безотчетно, но теперь, когда Роджер потерпел поражение, мне кажется, хотя об этом страшно говорить, что Филипп не слишком огорчен.

— Вы хотите сказать, он доволен тем, что Роджер оказался в дураках?

— Да, именно это я и хочу сказать.— Нахмурившись, она добавила: — Меня страшно огорчает, что он не сразу предложил свою помощь брату.

— А почему он должен был предлагать свою помощь? В конце концов, Роджер сам во всем виноват. Он взрослый человек. У него нет детей, как у Филиппа, с интересами которых надо считаться. Если бы он заболел или действительно нуждался, семья, конечно, помогла бы ему, но я уверен, что Роджер предпочтет встать на ноги без посторонней помощи.

— О да! Он только переживает из-за Клеменс. А Клеменс— необыкновенный человек. Ей действительно нравится жить без всяких удобств, ей достаточно иметь одну чашку. Это, наверное, в ее представлении модерн. У нее нет чувства прекрасного.

Эдит устремила на меня проницательный взгляд.

— Это ужасное испытание для Софьи. Очень жаль, что ее молодость омрачена такими переживаниями. Я люблю их всех. Роджера, Филиппа, а теперь Софью, Юстаса и Жозефину. Все они для меня дорогие дети, дети Марсии. Да, я их очень люблю.

Она замолчала, -потом вдруг резко сказала:

— Обратите внимание, это одностороннее обожание.

Потом быстро повернулась и вышла.

У меня было чувство, что последние слова были сказаны с особым значением, но я его не понял. 

Глава 15

Софья стояла рядом со мной и смотрела в сад. Он выглядел мрачным и серым, полуголые деревья раскачивались на ветру.

— Он выглядит таким заброшенным...— как бы угадав мою мысль, сказала Софья.

Вдруг мы увидели, как из-за тисовой изгороди появилась тень, за ней другая. Они казались ирреальными в сумеречном свете.

Впереди шла Бренда Леонидас в серой шиншилловой шубке крадущейся, кошачьей походкой. Когда она проходила под окном, я видел, что губы ее искривлены в полуулыбке. Через несколько секунд появился Лоуренс. В сумерках он казался меньше ростом и тоньше. Они не были похожи на людей, возвращающихся с прогулки. В этих двух фигурах была какая-то тайна. Они напоминали призраков.

Я подумал, не под их ли ногами хрустнула тогда ветка. И по ассоциации спросил:

— Где Жозефина?

— Наверное, с Юстасом в классной.

Софья нахмурилась.

— Я очень беспокоюсь за Юстаса, Чарльз.

— Почему?

— Он все время угрюм, замкнут и вообще какой-то странный. Он страшно изменился с тех пор, как переболел. Я не могу понять, что происходит в его больном воображении. Иногда мне кажется, что он ненавидит нас всех.

— С годами это пройдет.

— Может быть. Но я все равно нервничаю.

— Почему, любимая?

— Наверное, потому, что папа и мама никогда о нем не беспокоятся. Они не похожи на родителей.

— А это и к лучшему. Дети обычно больше страдают от вмешательства в их жизнь, чем от безразличия к их судьбе.

— Верно. Знаете, я раньше не задумывалась над этим, а вот когда вернулась из-за границы, поняла, что это так. Они действительно странные люди. Отец живет в мире туманных исторических образов, а мама прелестно проводит время, придумывая спектакли. Сегодняшняя дурацкая комедия была абсолютно не нужна, по маме хотелось разыграть сцену семейного совета. Ей здесь скучно — вот она и сочиняет драму.

Мне на секунду представилась фантастическая сцена, в которой мать Софьи отравляет своего пожилого свекра, чтобы наблюдать кровавую драму, сотворенную ею самой, и разыграть роль героини. Забавная мысль! Я отогнал ее, но неприятное чувство осталось.

— За мамой надо все время следить,— продолжала Софья,—никогда не знаешь, что она вытворит.

— Забудьте про свою семью.

— Я бы с величайшей радостью забыла, но теперь это невозможно. Как я была счастлива в Каире — там я не думала о них.

— Вы никогда ничего не рассказывали о семье. Вы действительно хотели забыть о них?