Кризи

На быстром и отрывистом испанском. Сам не знаю почему, но от этого испанского мне становится как-то не по себе. Передо мной как бы возникает другая Кризи, неведомая мне субстанция Кризи, та жизнь Кризи, о которой я ничего не знаю. Я выхожу на террасу. Вижу, как по безлюдной улице едет такси. В том, как оно движется, сквозит неуверенность, оно продвигается вперед какими-то скачками, рывками, словно шофер не верит собственным глазам, не верит, что забрался так далеко. Посреди пустынной улицы он похож на таракана, заблудившегося на плиточном полу кухни. Я выхожу вместе со Снежиной на улицу. Она надела серое велюровое пальто, на лице застыло сосредоточенное и серьезное выражение. Я объясняю водителю, куда ехать. Снежина садится в такси, кладет сумочку на колени, потом опускает руки на сумочку. Тут я начинаю беспокоиться. Снежине лучше не отдавать письмо лично в руки этому Кутле. Пробую ей объяснить, что этого делать не следует. Напрасный труд. Она твердит: «да, да», но совершенно очевидно, что она не понимает ни слова из того, что я ей говорю. Я хочу забрать письмо, которое находится у нее в сумочке, но она сопротивляется и забивается в дальний угол машины. Наконец, мне это удается. Я передаю письмо водителю. Я прошу его вручить письмо консьержке и этим ограничиться. «Хорошо», — отвечает таксист. Снежина говорит: «Vamos!» Но водитель догоняет меня.

— Послушайте, ведь в таком случае даме не обязательно ехать со мной.

— Нет, нет, обязательно.

Таксист мрачнеет. Это довольно молодой человек, круглоголовый, в кожаной куртке.

— Вы что, не доверяете мне?

До чего же сложна иногда жизнь.

— Я вам доверяю, но эта дама должна съездить на улицу Шарон.

— Если вы мне не доверяете, то лучше сразу сказать.

Потом он вздрагивает. Снежина хлопнула его по плечу и говорит: «Vamos!» «Ладно, — говорит водитель, — ладно, я молчу». Он прямо как Кризи. На секунду заинтересовался моей проблемой. Но теперь она его больше уже не интересует. Такси уезжает. Снежина успевает сделать мне в окошко какой-то знак рукой. Я прохожу мимо консьержки. И та смотрит на меня из своего аквариума. Я снова в квартире. Я бегу к Кризи. Нет, что-то здесь не то, но что? Обнимаю ее. Она напряжена. Целую ее в шею. Шея напряжена, позвонки затвердели. Я пробую ее расшевелить. Она сопротивляется. Нет. Нет. Трясет головой. Обеими руками упирается мне в грудь, отталкивает меня.

— Снежина ведь уехала.

— Дело не только в Снежине, — говорит она.

— Почему же тогда вы дали ей уехать?

— Как же! Ведь вы же хотели, чтобы она уехала, — отвечает она.

Такое вероломство выводит меня из себя. Я опять беру свой бокал. Кризи берет свой. Эти два бокала между нами — словно разделившие нас восемнадцать градусов долготы.

— Можно мне хотя бы поцеловать вас?

Сначала она раздраженно отстраняется от меня, потом говорит:

— У меня нет причин не целовать вас.

Однако этот поцелуй ни к чему не приводит. Такой поцелуй — ничто. Я — в пустоте. У меня остается одно-единственное желание — уйти. Я пытаюсь себя урезонить. Сколько мужчин мечтали о Кризи, глядя на ее плакаты. И сейчас вот она, у меня под боком. Только ближе ли она мне сейчас, чем на этих плакатах? На плакатах есть хотя бы какое-то движение, блеск, улыбка. Ничего этого нет и в помине у сидящей рядом со мной женщины с бокалом в руке, хмурой, нагнавшей на себя оцепенение, отгородившейся от меня неведомо какими перегородками. Я вспоминаю о Снежине. О Снежине, о такси, о водителе, которые мчатся по Парижу ради того, чтобы доставить никому не нужное послание. Чтобы доставить немного небытия. Того самого небытия, что затесалось в этой новой и унылой гостиной между Кризи и мной. Мною овладевает злость, волна злости, и я радуюсь ей, потому что она возвращает мне уверенность в себе. Я встаю. Наклоняюсь над Кризи. Беру ее за запястья. Она смотрит на меня снизу вверх. На лице у нее застыло упрямое, замкнутое выражение. Нет. Я должен сказать все до последнего — угрюмое выражение, она выглядит скучающей. Я спрашиваю: «Я вам надоел?» Она отвечает: «Нет». Я спрашиваю: «Вы хотите, чтобы я ушел?» — «Нет», — отвечает она. И тогда меня охватывает какой-то порыв. Я притягиваю ее за запястья. Она сопротивляется. Она оказывается более сильной, чем я думал. Внезапно она вырывается. Решительным шагом поднимается по лестнице. Мы входим в ее спальню. Нет, мы не входим, и это не спальня. Двери в нее нет. Это просто расположенная над гостиной галерея, отделенная от нее только перилами. С лестницей с одной стороны, и с открытой в ванную комнату дверью — напротив; это лишь место без всяких контуров, у которого не видно ни начала, ни конца.