Кризис 19.11.2008

— Да. Теперь то, что я видела, и что меня привело в совершенный ужас. Приходили солдаты в большой Екатерининский зал, где за два с половиной года перед этим Родзянко нам говорил речи, где мы читали молебен, когда уезжали на фронт, и где пол теперь был весь покрыт семечками. Солдаты приходили туда и им говорили речи. Речи были различные, но все возбуждающие против офицеров. Выступал Чхеидзе (Николай Семенович, меньшевик).

Солдаты меня спросили (они любили сестер, всегда с сестрами разговаривали) о военном министре: «А он на каком фронте был?» Я говорю: «Да ни на каком». — «А где же он кровь проливал?» А потом Чхеидзе кончил свою речь: «Подымайте на штыки своих офицеров!» А офицеры стояли тут же. Это были гвардейские запасных батальонов. Они привели своих солдат. Офицеры схватились за оружие. И было так неприятно, что я как-то невольно встала впереди офицеров. Как будто я что-то могу сделать. Да солдаты и не собирались подымать их на штыки, но Чхеидзе к этому призывал.

А потом вошел отряд тоже запасного полка, который вел, насколько я знаю, Тухачевский. Проходя мимо меня, он сказал: «Сестрица, вы с фронта? Мне вас нужно на трибуну». Я говорю: «Эту трибуну я взорву, а не пойду туда». Тухачевский вышел первый, потом знамя полка, потом несколько человек с ним, и он нашел какую-то сестру, которую тут же посадил с собой. Говорил он в совершенно другом духе, и сразу же настроение солдат переменилось. Он говорил о продолжении на войне.

— А почему вы думаете, что это был Тухачевский?

— Мне так солдаты сказали. Рассказывали, будто бы он вернулся из плена, и к нему забрался отряд бандитов в солдатской форме, а среди них — штатский. И хотели его арестовать за то, что у него будто бы на крыше пулемет. Тухачевский сказал: «Пойдем смотреть, где пулемет. Если пулемет найдется, вы меня расстреляете, а если не найдется, я вот этого штатского расстреляю». Они пошли. Штатский моментально скрылся, никакого пулемета не было, и его запасный выбрал Тухачевского старшим.

Я после этого сразу уехала на фронт, потому что мне опротивел Петроград, все эти речи, я все время вспоминала, что люди все еще сидят на фронте и воюют. И даже военный министр Временного правительства не понимает, что это значит. Я была в Петербурге около недели.

На фронте все стало меняться не очень быстро. Но уже было видно, как штатские проскакивали по полкам, зачитывали приказ номер Первый, вели пропаганду.

— А вы помните какие-то случаи, какой-нибудь митинг, о чем говорили?

— На митинги я не ходила, хотя я сама была председательницей сестер милосердия. Надо сказать, что уже к июню ни один госпиталь, кроме нашего, не мог работать. А у нас было очень много симулянтов. И наш доктор хотел симулянтов выкинуть: пусть идут куда хотят. Кроме того, уже солдатские банды ходили с разными плакатами. Сначала «Мир без аннексий и контрибуций», а потом уже «Долой войну!». Но я-то уехала в июле, когда еще коммунисты там по-настоящему не захватили власть.

А вообще настроение было вот какое. Около нас располагалась батарея, с которой мы были очень дружны, артиллерийская батарея. И там был такой молодой офицер, который всегда удивительно мягко обращался с солдатами. Вообще, разговоры о том, что офицеры солдат били, это неправда. Бывали случаи, когда солдаты не хотели идти в атаку, а ведь за это просто пристреливают. Но тогда офицер мог ему дать по шапке, а битья не было. А вот этот, про которого я говорю, он был один из младших офицеров. Командиру батареи пришлось бежать, потому что его так не любили. А этого Арпина выбрали в командиры. И тогда он стал ходить со стеком, которым бил солдат. Он никогда в жизни до революции не трогал солдат пальцем, это я знаю. И вот тут в июне немцы открыли стрельбу по нашему фронту. И наша батарея ответила. Тогда из полка позвонили, что они идут атакой на батарею. Арпин ответил, что он встретит атакующих артиллерией. Пошел в полк, привел солдат в порядок, разгромил атаку немцев и остановил немецкое движение. Попытка немцев прорвать фронт была остановлена личной храбростью одного человека, который шел на смерть и направо-налево бил стеком солдат. Но они его не тронули.

— А почему вы покинули фронт, почему поехали в Петроград?

— Наше занятие было тогда — спасать офицеров. Там были очень мрачные картины. У нас был фельдфебель из простых солдат, который хотел покончить собой, он пять раз прострелил свою грудь. А когда мы его положили в палату, так он хотел сорвать повязки: «Я жить не хочу. Я этой мерзости видеть не хочу».

— Под мерзостью он подразумевал что?

— Полную распущенность солдат. Ходят, шляются, семечки грызут. Коммунисты и совет солдатских и рабочих депутатов разжигали злобу друг против друга. Еще немножко, и они стали бы натравливать одного солдата на другого. К сестрам так и осталось отношение исключительно хорошее. Но те, кто поддавались их пропаганде...

— Вы уехали с фронта в июле?