Кризис и Власть. Том I. Лестница в небо

Вновь избранному парламенту (прозванному лоялистским, поскольку попали в него только верные королю тори) Яков II предложил отменить религиозную присягу[474] при занятии государственных должностей. Однако заседавшие в парламенте тори, при всей «лояльности», не обрадовались перспективе отдать свои должности католикам и провалили законопроект (большинством в один голос). Яков II незамедлительно распустил лоялистский парламент и продолжил восстановление католицизма уже собственными указами. Теперь и виги, и тори оказались в одной лодке — за пределами королевской властной группировки. В 1688 году общие интересы оформились в общие действия — группа заговорщиков во главе с уже знакомым нам лордом Денби и лондонским епископом Комптоном (оба тори), с участием еще пятерых вигов (включая лорда, а позднее герцога Девоншира Уильяма Кавендиша, о котором чуть позже), направила письмо голландскому штатгальтеру Вильгельму Оранскому с предложением вторгнуться в Англию и сместить действующего короля. Не прошло и полгода, как Вильгельм Оранский откликнулся на приглашение, и «абсолютная монархия» Якова II рассыпалась, как карточный домик[475]. В декабре Яков II бежал во Францию, войска Вильгельма Оранского вступили в Лондон, и в январе 1689 года в Вестминстерском дворце собрался парламентский Конвент[476] (Convention Parlament), которому предстояло решить, как Англии жить дальше.

Прервем затянувшийся пересказ английской истории и посмотрим на сложившуюся ситуацию глазами собравшихся в палате лордов. Один раз — случайность, два раза — совпадение, но три раза — это уже привычка; эти слова из старого анекдота как нельзя лучше описывают события последних 50 лет. Раз за разом попытки установить хоть какое-то устойчивое правление — без разницы, единоличное или парламентское — наталкиваются на действие неумолимых законов Власти. Монархии рушатся со смертью монархов, парламентское правление приводит к власти новых лидеров, рано или поздно превращающихся в монархов; все это непременно сопровождается войнами, мятежами и, что самое неприятное, постоянным переделом должностей, привилегий и собственности. К 1689 году даже самые твердолобые из аристократов понимают, что этот безжалостный маятник, этот пожирающий одну политическую группировку за другой Бегемот способен качаться вечно — если, конечно, не попытаться его как-то остановить.

Но как это сделать? Какая сила способна противостоять самой Судьбе, раз за разом ввергающей Англию в пучину революций? Собравшимся на Конвент лордам нужны были не общие рассуждения о «мулке» или о «доблести», а конкретные, проверенные практикой рецепты, которые можно пустить в дело прямо сейчас. Пожалуй, впервые за все существование человеческой цивилизации[477] противоборствующие властные группировки отложили проверенные инструменты Власти (улыбки и кинжалы) и предъявили спрос на технологии государственного Управления. Силой, заставившей властные группировки отказаться от вечной войны за Власть (и перейти к вечной борьбе за Власть более мирными средствами), оказался банальный инстинкт самосохранения[478].

Читатель. А точно ли это произошло впервые? Ведь были же республики и до Славной революции?

Теоретик. Перечитайте предыдущий абзац еще раз. Что именно появилось в первые годы Славной революции? Вовсе не республики и не законы, по которым они существуют, — их прекрасно описал еще Макиавелли. Появился запрос властных группировок на подробно описанные технологии, на произведенные интеллектуалами изобретения! Ученые и мыслители предшествовавших веков трудились ради собственного любопытства; даже великому Макиавелли не удалось заинтересовать властителей своими идеями. А вот начиная с Англии XVII века работа ученых по анализу политических процессов и синтезу технологий государственного управления оказалась востребованной на самом высоком уровне. Ибн Хальдун и Макиавелли были пусть неудачливыми, но игроками во Власть; в XVII веке им на смену пришли профессиональные интеллектуалы, работавшие на людей Власти, но не принимавшие непосредственного участия в борьбе группировок.