Кризис и Власть. Том I. Лестница в небо

Как же получилось, что опытнейший Чаушеску (24 года на высшем уровне власти, а до этого еще почти 30 лет в коммунистическом движении, от рядового активиста до члена Политбюро) не разглядел заговора буквально у себя под носом? Почему он не предпринял стандартных в подобных ситуациях действий — не выдал протестующим козла отпущения, не объявил новый курс, не зачистил половину окружения? Что помешало этому выдающемуся[103] политику защитить свою власть, а вместе с ней и свою жизнь?

Чтобы ответить на этот вопрос, познакомимся с некоторыми обстоятельствами последних лет правления Чаушеску. В 1970-е годы Румыния, обладавшая некоторыми запасами нефти[104], получила немалые выгоды от разразившегося энергетического кризиса; в страну хлынул поток нефтедолларов и западных кредитов[105]. Однако к началу 1980-х выяснилось, что полученные кредиты потрачены, а отдавать их нечем — добываемой нефти недостаточно, а других конкурентоспособных на мировых рынках товаров страна не производит. Перед Чаушеску встал выбор: либо идти на политические уступки[106], либо затягивать пояса. Первый вариант для политика, уже 15 лет не признававшего над собой ничьей власти[107], был неприемлем, и Чаушеску взял курс на возврат западных кредитов. В стране была введена карточная система, все, что можно, отправлялось на экспорт, и в течение шести лет, с 1983-го по 1989-й, небольшая Румыния полностью погасила более чем десятимиллиардный внешний долг.

За этот выдающийся внешний успех Чаушеску заплатил потерей популярности внутри страны. Разочарованные пустыми полками магазинов, скудным пайком по карточкам и жесткой экономией электричества[108], румыны начали называть свою страну Чаусвенцим. Сама по себе потеря популярности не очень опасна для политика (всегда можно поднять ее, было бы желание), но с середины 1980-х к ней добавилось изменение международной обстановки: в СССР пришел к власти Горбачев и фактически начал демонтаж мировой социалистической системы. В замене неудобного Чаушеску на более послушного политика оказались заинтересованы и Вашингтон, и Москва; вот это было уже серьезной угрозой, и Чаушеску должен был на нее адекватно отреагировать. Но вот тут-то и проявил себя настоящий враг.

Вассалы Чаушеску (как, впрочем, и всех остальных монархов) непрестанно соревновались друг с другом в наилучшей лести своему сюзерену и постепенно сформировали в стране самый натуральный культ личности[109]. Конечно, фальшивость их восхвалений была очевидна любому стороннему наблюдателю — но капля камень точит, и в середине 1980-х постаревший Чаушеску искренне уверовал, что действительно является всенародно любимым отцом нации. Подозрительность, в былые годы распространявшаяся на ближайших соратников[110], сменилась страхом перед покушением[111] — ничего другого «герою из героев» бояться уже не приходилось. С этими убеждениями Чаушеску вступил в последний месяц своей жизни, и все его последующие решения, оказавшиеся фатальными, как он думал, были единственно возможными.

20 ноября 1989 года открылся очередной съезд компартии Румынии, от которого ждали каких-то решений по улучшению жизни — долги ведь были выплачены, пора и продуктам появиться на полках. Чаушеску отчитывался о небывалых успехах социализма и клялся идти и дальше тем же путем. 6 декабря Чаушеску встретился в Москве с Горбачевым и ответил категорическим отказом на предложение провести реформы по образцу советских (никто не может указывать Гению Карпат, что ему делать). 17 декабря Чаушеску собрал Политбюро для обсуждения только что подавленных волнений в Тимишоаре, и министр обороны Василе Миля заявил ему: «Нет такого в уставах, чтобы народная армия стреляла в народ». Но Чаушеску спокойно уле тел с официальным визитом в Иран, ведь он считал, что бунт в Тимишоаре подняли иностранные шпионы и хулиганы, а стрелять в них уставы разрешают. Вернувшись, Чаушеску распорядился собрать в Бухаресте грандиозный митинг в свою поддержку, будучи уверен, что народ только и ждет этого случая, чтобы продемонстрировать верность любимому вождю. Когда 21 декабря на митинге раздались лозунги «Долой тирана» и «Долой коммунизм», Чаушеску впал в прострацию: «Я дал им все, я дал им все, а они…» С этого момента он больше не был бойцом и дни его оказались сочтены.

Как видите, Чаушеску действовал в полном соответствии со своими представлениями о ситуации и ни разу не отклонился от твердой и последовательной линии. Проблема заключалась в том, что эти представления совершенно не соответствовали действительности. Пребывание в иллюзорном мире, созданном для сюзерена придворными льстецами, погубило румынского президента, сделав его главным врагом самому себе.