Кризис совести. Борьба между преданностью Богу и своей религии

Развилась атмосфера подозрения и страха. Старейшины, бывшие по характеру людьми скромными, колебались в своем желании призвать к умеренности, опасаясь, что это будет воспринято как свидетельство нарушения верности. Те, кто был сторонником жестких мер, получили благоприятную возможность выразить свою крайнюю точку зрения. Это напоминало времена Маккарти в Соединенных Штатах, когда любой человек, защищавший гражданские права и свободу и не одобрявший безжалостные методы разрушения непопулярных идеологий, подвергался серьезной опасности быть названным «сторонником коммунистов», «сообщником» радикальных элементов.

В таких обстоятельствах мне становилось все тяжелее посещать собрания, поскольку это значило слышать, как неверно используется Слово Бога, как этому Слову приписывается значение, которого у него нет, а также слышать, как организация постоянно доказывает свою истинность и хвалит себя. Все это вызывало желание иметь хотя бы ту свободу слова, которая была в синагогах первого столетия и позволяла людям, например, апостолам, открыто говорить в защиту истины (хотя даже тогда это неизбежно привело к постепенному ожесточению, которое, в конце концов, закрыло для них дверь в синагоги). Но, как я говорил Питеру Грегерсону, я считал себя в Зале Царства только гостем; это был их Зал, их собрания, их программы, и у меня не было никакого желания расхолаживать их и мешать выполнению всего этого. Таким образом, я ограничил свои комментарии на встречах только чтением важных отрывков Писания, подчеркивая ту их часть, которую можно было применить в данном случае. Редко случалось так, чтобы после собрания кто — нибудь, часто пожилой Свидетель, не подходил ко мне с выражением признательности.

Однако по причине развивавшейся атмосферы «крестовых походов» мне казалось, что ко мне будут приняты дальнейшие меры, и дело было только во времени. Так и произошло.

Преступление и приговор

«Фарисеи же и книжники роптали, говоря: Он принимает грешников и ест с ними»

(Луки 15:2).

В качестве свидетельства было достаточно одного обеда. Вот как это произошло.

Приблизительно через шесть месяцев после моего возвращения в Северную Алабаму Общество послало в этот район нового районного надзирателя. Его предшественник был человеком умеренным и предпочитал не раздувать проблемы до размера серьезного дела, а решать их спокойно, без шума. Новый надзиратель был известен как человек более агрессивный. Примерно в это же время вышло письмо Общества областным и районным надзирателям, где утверждалось, что «отступниками» являлись и те, кто просто верил в то, что отличалось от учений организации.

Во время своего второго посещения собрания в Ист — Гадсдене (в марте 1981 года) новый районный надзиратель Уэсли Боннер пожелал встретиться с Питером Грегерсоном и вместе с местным старейшиной Джимом Питчфордом побывал у него дома. Причина? Боннер сказал Питеру, что в городе и в округе о нем ходит «много разговоров». Питеру очень неприятно было об этом слышать, и он спросил, откуда берутся эти «разговоры». Боннеру не хотелось отвечать, но Питер подчеркнул, что ему необходимо это знать, чтобы исправить положение. Тогда Боннер сообщил, что он услышал это от одного из родителей в семье Питера и его жены.

Питер пояснил, что он приложил все усилия для того, чтобы быть осмотрительным в словах, что в этой части страны все разговоры по вопросам Писания он вел только с членами своей семьи. Его сильно обеспокоило, что теперь люди вне его семьи ведут «разговоры», по словам районного надзирателя. «Как это может быть?» — спросил он. Боннер не дал никакого объяснения.

О чем же были эти разговоры? Боннер заговорил об одном моменте из статьи в «Сторожевой башне», по поводу которого Питер, как сообщали, высказывал возражения. Этот момент никоим образом нельзя было называть «основным учением»; фактически, речь шла о простой формальности[221]. Тем не менее, поскольку Питер не согласился с организацией, это было важно. После долгого обсуждения районному надзирателю пришлось признать, что этот момент, возможно, на самом деле ошибочен (В действительности, в письме от 11 мая 1981 года, посланного в ответ на запрос, Общество признало, что была допущена ошибка. В письме говорилось, что «пункт три в обзоре, напечатанном на странице 15, не был использован при переводе «Сторожевой башни» на другие языки». (Это утверждение, тем не менее, было не совсем верно).[222]

Потом Питер говорил: «Я твердо решил не допустить «конфронтации» и делал все, что мог, чтобы разговор оставался спокойным и разумным». Когда районный надзиратель и местный старейшина ушли, Питер посчитал, что все закончилось на дружелюбной ноте, и был этим доволен. Но оказались, что он ошибался.

На следующей неделе районный надзиратель написал Питеру, что хотел бы встретиться с ним еще раз и поговорить о деле более серьезно.