Кризис современной цивилизации (СИ)

Согласно Г. Маркузе, система отчуждения распространяется и на искусство, и на науку, где все более котируется не истинная ценность, а меновая стоимость. Отрицающие капитализм персонажи не исчезают из литературы, но предстают теперь не столько как образы иного способа жизни, сколько как случаи отклонения или типы самой жизни, служащие скорее утверждению существующего порядка [88, с. 320-322]. Сексуальная свобода тоже получает рыночную стоимость. Демонстрация сексуальности становится обыденной. Интегрированный в труд и публичные формы поведения секс попадает в зависимость от контролируемого удовлетворения. Мобилизация и управление либидо, согласно Г. Маркузе, также может служить объяснением "предустановленной гармонии" между индивидуальными потребностями и целями системы [88, с. 338-339]. "Сверх-Я" осуществляет цензуру бессознательного и порождает совесть. Утрата совести вследствие разрешающих удовлетворение прав и свобод, предоставляемых несвободным обществом (например, в рамках "сексуальной революции"), ведет к развитию счастливого сознания, готового согласиться с преступлениями этого общества. Институализированная десублимация предстает как аспект "обуздания способности к трансцендированию" [88, с.340-343]. При этом сам по себе кризис искусства способствует росту агрессивности, т. к. искусство, как замечал К. Лоренц, является одним из важнейших каналов сублимации агрессии и установления общности между представителями разных взглядов, партий, народов и культур [78, с. 235].

С помощью СМИ и аппарата управления, как отмечает Г. Маркузе, одномерность проникает и в язык. Слова превращаются в клише, препятствуя развитию значения. В "демократическом" обществе распространяется оруэлловский новояз, в котором, например, политическая партия, направляющая свою деятельность на защиту и рост капитализма, называется социалистической [88, с. 351-353]. Меняется сама структура языка, отражающая структуру бессознательного. "Сведение понятия до фиксированного образа, задержка развития посредством самое себя удостоверяющих, гипнотических формул, невосприимчивость к противоречию, отождествление вещи (или человека) с ее (его) функцией - таковы тенденции, обнаруживающие одномерное сознание в том языке, на котором оно говорит", - пишет Г. Маркузе [88, с. 361]. Удар наносится и по историзму мышления, т. к. функциональный язык радикально антиисторичен. Воспоминания о прошлом чреваты опасными прозрениями, поэтому общество их страшится [88, с. 363]. В социологии концептуальное мышление методично ставится на службу существующему порядку [88, с. 371]. Научная рационализация подрывает метафизическую санкцию (божественный или естественный закон) человеческих ценностей и подвергает эти ценности дереализации [88, с. 409]. В философии акцент также делается на терапевтической функции, которая превращается в политическую - поддерживать существующий порядок в языке и обществе [88, с. 463].

Противоположные идеалы можно увидеть у Х. Ортега-и-Гассеты, который в 1925 г. пытался найти выход из кризиса в создании элитарного "чистого" искусства, футуристически очищенного от проблем обыденности, трансцендентности и традиции: "Анализируя новый стиль, можно заметить в нем определенные взаимосвязанные тенденции, а именно: 1) тенденцию к дегуманизации искусства; 2) тенденцию избегать живых форм; 3) стремление к тому, чтобы произведение искусства было лишь произведением искусства; 4) стремление понимать искусство как игру и только; 5) тяготение к глубокой иронии; 6) тенденцию избегать всякой фальши и, в этой связи, тщательное исполнительское мастерство, наконец; 7) искусство, согласно мнению молодых художников, безусловно чуждое какой-либо трансцендентности" [100, с. 237]. Новое искусство, по его мнению, должно полностью отрицать старое, должно быть сродни спортивной игре или развлечению и одновременно содержать в себе мальчишескую насмешку над одряхлевшим миром, надоевшей трансцендентностью и самим собой [100, с. 255-260].