Кризис сознания: сборник работ по «философии кризиса»

«Политика — это спектакль, который зачастую исполняется на эшафоте», — примерно так говорил Томас Мор, подтвердивший, на свое несчастье, это личным опытом.

Сейчас экран замещает эшафот, на котором, согласно автору «Утопии», когда-то казнили политиков.

По существу, дилемма коммуникации стала самой серьезной угрозой, нависшей над нашими старыми демократиями, недаром называющимися представительскими.

Главным искусством в политике демократий было красноречие, которое завоевывало голоса и одобрение. Наши государственные мужи были людьми форума, трибуны, собрания. Их речь могла продолжаться в течение трех-четырех часов. Они были адвокатами, публицистами, журналистами, писателями, поэтами…

Сегодня мы можем задать себе один простой вопрос: как выглядели бы сейчас великие исторические трибуны, такие, как Клемансо или Черчилль, в телевизионных передачах, типа «Шоу двойников», заполняющих жестикулирующими и идиотствующими политическими клонами экраны во всех демократиях мира? После подобной телевизионной прокачки обладали бы эти государственные чиновники харизмой, делающей возможной мобилизацию населения и спасение демократии от окончательного исчезновения?

С полным правом в этом можно усомниться. Если задуматься о будущем представительской демократии, то будет ясно, что большинство крупных партий уже мечтают о настолько soft; настолько молчаливом избирателе, что из него невозможно сделать даже, нелепую марионетку, извлечь хотя бы какое-либо идиотское решение.

За короткий срок на наших экранах появились новые политические мутанты… Эти персонажи понимают, что в мире полной глобализации уже, по сути дела, не существует «правого» и «левого», что после разрушения Берлинской стены эти понятия потеряли буквальный смысл. Остается лишь дилемма средств коммуникации, конфликт между soft (речью) и hard (образом)…

В отличие от дискурса представителей традиционных партий, полных политических банкротов, дискурс новых политических топ-моделей будет hard и убедительным. Если руководители старого толка для того, чтобы понравиться корректировали свою внешность: танцевали, занимались джоггингом и т. д., то новые топ-модели тоже делают это, но, кроме этого, в атмосфере великого политического и социального безмолвия народов, предоставленных самим себе по воле их собственных руководителей, они еще и говорят, и их речь обращена не к некоторому коллективному бессознательному, но к новому состоянию сознания, предполагающему ежесекундное непосредственное насилие всеобщих коммуникаций.

За собирающей и сближающей речью следует разделяющий, исключающий, разъединяющий дискурс — ответный удар и последействие, присущие, по определению, технологиям ускорения; насилие масс-медиа, доктрину которых долгое время составляли терроризм и реклама.

Отныне, хоть вы и скажете «нет», его услышат как «да».

* * *

«Самолет касается земли, потом земля расплющивает самолет в лепешку с большим изяществом, нежели гурман очищает фиги… Благодаря замедленной съемке самый сильный удар, самый тяжелый несчастный случай кажутся нам такими же плавными и мягкими, как ласка». А еще можно прокрутить фильм в обратном направлении. Обломки самолета станут на глазах собираться с точностью частей головоломки, потом самолет явится целехоньким из рассеивающегося облака пыли и, в конце концов, пятясь, оторвется от земли и, как ни в чем не бывало, исчезнет с экрана.

Когда в начале века заявляли, что с кинематографом начинается новая эра человечества, люди даже не догадывались, насколько они были правы. В кинематографе все постоянно движется и, что еще важнее, ничто не имеет определенного смысла и направления, потому что все физические законы обратимы: окончание становится началом, прошлое — будущим, левое — правым, низ перемещается вверх и т. д.

За несколько десятилетий молниеносного распространения промышленного кинематографа, человечество, не ведая того, перешло в эру бессмысленной истории без начала и конца, эру противоречащих разуму масс-медиа, эру того, что по-английски называется «shaggy dog story». Замедленно или ускоренно, здесь или там, везде или нигде… от кинематографической оптики и все более специальных эффектов человечество не просто обезумело — у него двоится в глазах.

То, что скрывалось от глаз физическим ускорением движения, на экране раскрывается для всех и каждого. Механика полета птицы или бег лошади, полет сверхскоростного снаряда, неуловимые движения воды и воздуха, падение тел, сгорание вещества и т. д. И напротив, то, что скрывает естественно медленное течение явлений: прорастание семян, распускание, цветов, биологические метаморфозы… все это по порядку или вперемешку, как угодно.

В конце XIX века объективность научного наблюдения была сильно скомпрометирована новой образностью, а задачей «кинодраматической эпохи» стало покорение невидимого, сокрытого лика нашей планеты — скрытого уже не расстояниями, преодоленными к этому моменту, а самим Временем: экстра-темпоральностью, а не экстра-территориальностью.