Кризис власти

Председательствовал Родзянко. Он открыл собрание программной речью, в которой подчеркнул роль Государственной думы в свержении старой власти и установлении нового, демократического строя. Солидаризуясь таким образом с революцией и избегая прямой критики советской политики, он тем не менее подчеркнул два основных момента, в которых правые круги расходились с Советами. Во внешней политике кампании в пользу демократического мира он противопоставил лозунг войны до конца, «до полной победы над германским милитаризмом». Во внутренней политике он отстаивал освобождение Временного правительства от всякого контроля: «Страна обязана дать полное доверие и добровольно подчиниться велениям единой власти, которую она создала и которой она поэтому должна верить. В распоряжения власти не может быть активного вмешательства… Временное правительство не может исполнить своей задачи, если не будут ему предоставлены вся сила и мощь государственной власти».

Эти два ударных пункта – признание полноты власти за Временным правительством и восстановление старых целей войны – стали лейтмотивом речей правых ораторов, выступавших на этом собрании. Они избегали прямо полемизировать с советской демократией, но весь смысл их речей сводился к тому, что спасение страны – в устранении советской демократии от всякого влияния на направление политики страны, и прежде всего на направление ее внешней политики.

От имени правительства выступил кн. Львов, речь которого была проникнута совершенно иными настроениями. С большим политическим тактом он отказался поставить перед этим собранием вопрос о кризисе власти, который с такой силой и откровенностью был поставлен перед страной в опубликованном накануне Обращении правительства. Кн. Львов говорил об основном духе, проникающем русскую революцию, и дал недвусмысленно почувствовать аудитории, что правительство революционной России не может искать спасения страны на путях, к которым призывали его правые ораторы. С особенной силой, в терминах близкого ему славянофильского мировоззрения, он оправдывал новую ориентацию внешней политики, направленной к борьбе за всеобщий демократический мир.

«Великая русская революция поистине чудесна в своем величавом, спокойном шествии, – говорил кн. Львов. – Чудесна в ней не фееричность переворота, не колоссальность сдвига, не сила и быстрота натиска, штурма власти, а самая сущность ее руководящей идеи. Свобода русской революции проникнута элементами мирового, вселенского характера. Идея, взращенная из мелких семян свободы и равноправия, брошенных на черноземную почву полвека тому назад, охватила не только интересы русского народа, а интересы всех народов всего мира. Душа русского народа оказалась мировой демократической душой по самой своей природе. Она готова не только слиться с демократией всего мира, но стать впереди ее и вести ее по пути развития человечества на великих началах свободы, равенства и братства».

Речь кн. Львова, явно имевшая целью показать внутреннее единство политики правительства со стремлениями советской демократии, нисколько не повлияла на последующих ораторов из правых кругов. В их речах примирительные ноты по отношению к революции слышались только тогда, когда они говорили о прошлом – об оппозиции Государственной думы к старому режиму, об участии Думы в февральском перевороте и о первых днях революции. Но как только признанные лидеры Думы – Родичев, Шульгин, Гучков и другие переходили к текущей политике, весь пафос их речей направлялся против революционной демократии. Кульминационным пунктом этой атаки против советской политики явилась речь Шульгина.

Шульгин был одним из самых выдающихся и оригинальных думских ораторов. В речи, проникнутой то печальным лиризмом, то иронией и сдержанной страстью, он говорит о том, как под влиянием поражении 1915 г. и обнаруженной старым режимом полной неспособности справиться с положением он и другие правые депутаты сблизились с оппозицией и приняли вместе со всей Государственной думой участие в низвержении старого строя. Нам, говорил Шульгин, не отречься от революции. Мы с ней связаны, мы с ней спаялись и несем за это моральную ответственность. Но эти признания были сделаны лишь для того, чтобы с тем большей силой подчеркнуть «тяжкие сомнения», которые вызывал у Шульгина и его друзей строй, создавшийся в результате революции.

Вместе с большими завоеваниями, которые получила за эти два месяца Россия, говорил Шульгин, возникают опасения, не заработала ли за эти два месяца Германия. Отчего это происходит? Первое – это то, что честное и даровитое правительство, которое мы хотели бы видеть облеченным всей полнотой власти, на самом деле ею не облечено, потому что взято на подозрение. К нему приставлен часовой, которому оказано: смотри, они буржуи, а потому зорко смотри за ними и, в случае чего, знай службу. Господа, 20 апреля вы могли убедиться, что часовой знает службу и выполняет честно свои обязанности. Но большой вопрос, правильно ли поступают те, кто поставил часового.