Кризис власти

Существует большая литература, русская и иностранная, утверждающая, что после падения царского режима приход к власти большевиков был совершенно неизбежен в силу исторически сложившейся психологии русского народа. В обоснование этого тезиса приводится целый ряд серьезных соображений: некультурность народных масс; ненависть этих масс к правящим классам, порожденная режимом гнета и насилия; отсутствие в процессе векового развития связи между правительственными органами и населением; оторванность интеллигенции от народа; слабость связующих начал между буржуазией, развивавшейся под опекой самодержавия, и народом; приверженность крестьянства к общинному строю с его периодическими переделами земли, что предрасполагало крестьян к большевистским методам решения социальных проблем, и т. д.

Я нисколько не оспариваю значения этих причин для объяснения успеха большевизма в России. Однако если вся Россия, включая и тех историков, которые теперь твердят о фатальной неизбежности победы большевиков, была до октябрьского переворота далека от мысли о таком исходе революции, то объяснялось это отнюдь не простым всеобщим ослеплением. Ибо наряду с наследием прошлого в народе были и ростки новой жизни. Инстинкты ненависти и разрушения не играли в нем той преобладающей роли над другими чувствами, как это стали ему приписывать после эксцессов, совершенных в годы гражданской войны. Наряду с элементами отсталыми и мало подготовленными к политической жизни в рабочем классе и в крестьянстве было передовое меньшинство с демократическими устремлениями, и это меньшинство оказывало преобладающее влияние на народные массы в первые восемь месяцев революции.

Чтобы вскрыть подлинные причины торжества большевизма в России и выяснить ту роль, которую среди них играла психология народных масс, необходимо прежде всего вернуться назад и посмотреть, что представляли из себя в действительности эти массы и каковы были их настроения в период до октябрьского переворота.

Порядок, в котором в разгар войны 160-миллионный народ совершил величайшую революцию, вызвал удивление всего мира. После падения царизма в стране установилась своеобразная государственная система: так как старые военные и гражданские власти потеряли всякое влияние, а новое Временное правительство оказалось очень слабым, то подлинный авторитет власти как на фронте, так и в тылу сосредоточился в выборных демократических организациях, которые действовали не мерами принуждения, а исключительно средствами морального убеждения.

Массы, выбиравшие своих представителей в эти организации, могли совершенно свободно посылать туда, сторонников самых крайних течений, призывавших к уходу с фронта, к немедленному разделу земли, к захвату фабрик и заводов, проповедовавших гражданскую войну. Какой соблазн для солдат, измученных трехлетней войной; для рабочих, страдавших от жестокой эксплуатации; для крестьян, нуждавшихся в земле! И тем не менее большевистская пропаганда лишь с трудом проникала в массы. Большевики, представлявшие собой ничтожное меньшинство в начале Февральской революции и оставшиеся хотя и весьма значительным, но все же лишь меньшинством к концу этой революции, так и не смогли в условиях свободного соревнования завоевать большинство среди трудящихся масс города и деревни.

Большинство своих голосов эти массы отдавали революционной демократии, которая не переставала напоминать им, что заключение демократического мира и проведение социальных и политических реформ не могут быть осуществлены немедленно, что эти цели могут быть достигнуты только в результате напряженной борьбы и длительной организационной работы. В своем большинстве массы инстинктивно чувствовали в этом правду, и они не только выбирали в свои организации представителей революционной демократии, но – что всего важнее – подчинялись решениям этих организаций.

Конечно, революционная Россия того времени мало походила на страну, где царствует порядок. На фронте дисциплина была расшатана. В городах то и дело вспыхивали стачки, часто с преувеличенными для возможностей страны требованиями. В деревнях было много эксцессов крестьян против помещиков. Но подобные явления неизбежны в начале всякой революции. Скорее поразителен тот факт, что при полном отсутствии в революционной России какого бы то ни было аппарата государственного принуждения эти эксцессы не стали общим явлением. А когда они вспыхивали, то рабочим организациям в городах и крестьянским комитетам в деревнях в общем всегда удавалось их локализовать и тем способствовать сохранению промышленности и земледелия от полного развала. И это продолжалось до тех пор, пока демократический режим не был свергнут большевистским переворотом, который привел страну к окончательной разрухе.