«Эффективность социальной адаптации даже московских рабочих очень низка. Большинство из них, независимо от выбранной стратегии выживания, не удовлетворены материальным положением и считают, что за последние пять лет материальное положение их домохозяйств ухудшилось в той или иной степени. В Москве в конце 1990-х годов более половины (62%) имели средства только на самое необходимое (питание, оплату квартиры, коммунальных услуг, недорогую одежду), а каждому пятому (21 %) денег даже на эти цели, порой даже на питание, не хватало.
Работа на частном предприятии, как выяснилось, не является для рабочих эффективным фактором приспособления к радикально меняющимся условиям труда и жизни. Большинство рабочих на частном предприятии (63%) в Москве в конце 1990-х гг. также имело средства только на необходимое, а каждому четвертому (27%) — средств на это (иногда даже на питание) не хватало» [17].
Показательно воздействие реформы на особый отряд промышленных рабочих и ИТР — работников оборонной промышленности, которая в 1991-1993 годах была подвергнута разрушительной «конверсии». Было резко (в 4 раза в 1992 году) сокращено производство военной продукции, уволены 300 тыс. работников, резко сократилась зарплата. Особенность в том, что большинство работающих на оборонных предприятиях — женщины, причем с очень высоким уровнем образования и квалификации, элита общности промышленных рабочих. В Приложении приведены данные исследования оценок, которые давали работницы тем изменениям, которым были подвергнуты предприятия ВПК [124].
Ослабление и распад общностей происходят и при деформации системы ценностей и социальных норм. Как этот процесс протекает в общности промышленных рабочих, как изменяется их
«Оценки жизненных установок россиян в отношении развития в России практик гражданского участия свидетельствуют о том, что массовые умонастроения скорее располагают к уклонению от такого рода участия, нежели свидетельствуют в его пользу. Невысокий уровень гражданского участия предопределяется в нашей стране целым рядом факторов, включая низкую степень доверия людей к институтам гражданского общества, особенно политическим партиям и профсоюзам — т. е. к тем социальным образованиям, которые по самой своей природе и предназначению должны, что называется, “играть на стороне” общества, а также, что куда более важно, распространенную среди россиян уверенность в том, что гражданские инициативы не способны повлиять на существующее положение вещей, имеют малую “дальность” действия и могут, в лучшем случае, изменить ситуацию на низовом уровне…
Досуговая активность большинства россиян достаточно бедна и сосредоточена в основном на “домашней территории” (телевизор, радио, ведение домашнего хозяйства, чтение, просто отдых и т. п.), что позволяет рассматривать ее как разновидность, характерную для обществ традиционного типа… Общий вектор процессов, протекающих в этой области, указывает не столько на продвижение по пути культурной модернизации, сколько на ренессанс традиционализма» [41].
Рабочие вплоть до начала 1990-х годов сохраняли внушенную советской идеологией уверенность в том, что они — класс-гегемон, отвечающий за судьбу страны. Приватизация и деиндустриализация вырвали с мясом этот элемент самосознания из мировоззренческой матрицы, на которой была собрана общность рабочих. Эта культурная травма обладает большой инерцией, да и никаких попыток ее лечения ни государство, ни общество не предпринимают.
Отметим важный факт, который рассматривался и в предыдущих лекциях: эти признаки трансформации общности рабочих наблюдались еще до перестройки, что, в числе других факторов, и сделало ее возможной. Этот процесс можно проследить по динамике
С начала реформ быстро снижалось место труда в системе жизненных ценностей рабочих, как и удовлетворенность трудом. Наблюдению за этим процессом посвящено большое число работ. Вот выводы исследования нескольких предприятий разных форм собственности в 1994 году: