Кроатоан

— Я буду тосковать по прежней жизни, — откликается Ларедо.

— Прошу прощения, это не значит «ностальгировать», — поразмыслив, уточняет Мавр. — Это, дружище, значит «быть старомодным».

— Возможно.

— Новые времена.

— Да, новые…

— Прощайте, дружище.

— Прощай.

Мавр делает два шага и пересекает черту, отмеченную парадом мелких созданий. Ларедо видит, как спина его выпрямляется. Мускулы рук и ног теперь как будто управляются умелым кукловодом.

— НЕ-Е-Е-Е-ЕТ! — Ларедо оглушен криком Де Сото. Но что его удивляет (последняя капля удивления, на которую Ларедо уже не рассчитывал), так это выстрелы. Де Сото продолжает стрелять, даже когда Мавр ничком падает на землю.

— С ума сошел, мудила? — Ларедо толкает его, уже не думая об осторожности.

Ствол поворачивается в его сторону. А дальше, за стволом — лицо Де Сото, превращающееся в морду пса, которому остается только порвать цепь: зубы, оскал, повизгивание, даже слюна во рту уже скопилась.

— Мы его потеряли! — орет Де Сото.

— Мы давно его потеряли! — вопит Ларедо, ничего больше не боясь. — ТЫ ЕГО УБИЛ! Выкинь эту ДОЛБАНУЮ винтовку!

— Ты мне!..

Новый, иной шум заставляет обоих притихнуть.

С левого ствола (не с того, на котором Бюст, еще левее) что-то сползает вниз. Это люди, которые раньше висели наверху. Но спускаются они не один за другим, а группами, переплетясь телами, — у Ларедо мелькают смутные воспоминания о представлениях высококлассных акробатов. Когда первая группа достигает травы, шум напоминает возню крыс на ворсистом ковре. А сверху, сцепившись друг с другом, продолжают спускаться все новые и новые. Первые ползут по траве в соответствии с законами геометрии: вереница тел прочерчивает правильную синусоиду.

Де Сото открывает пальбу. На сей раз Ларедо ему не мешает.

— Мудаки! Вы видите? Видите?.. Ну я им задам! Вот вам, МУДАКИ!

Де Сото метит в ползущих впереди. Те, кого он не убил, ползут дальше — кто без руки, кто со снесенной половиной лица — среди осколков костей и потоков крови. Но дерево продолжает снабжать материалом это бесконечное существо, составленное из существ. Члены гигантского тела спускаются, как по конвейерной ленте. Те, кто прошел заградительный вал Де Сото, проползают поверх умирающих или, если путь прегражден слишком громоздким препятствием, меняют маршрут.

— Смотрите!.. — Выстрел. — Эти… суки!.. — Выстрел. — Только поглядите!.. — Выстрел. — Решили, что… — Выстрел. — Решили, что смогут!.. — Выстрел.

— Ну хватит, Де Сото, — тихо говорит Ларедо, стоя перед скотобойней.

Раздается последний выстрел.

Де Сото валится вбок с удивленным выражением, как будто его мозг отказывается примириться с идеей о своем разрушении. По его телу пробегает легкая дрожь, и Де Сото и его H&K замирают. Ларедо тоже дрожит, обеими руками сжимая пистолет Мавра с дымящимся стволом, — пистолет валялся неподалеку, вместе с кобурой. Никогда прежде Ларедо не убивал человека иначе как посредством подписания документа. Он обнаруживает, что этот новый способ убийства гораздо полезнее для здоровья.

Наконец-то мир. Ну почти.

Человеческая многоножка продолжает свой извилистый путь, и теперь ничто ей не препятствует. С другой стороны, Ларедо замечает, что поток сползающих с дерева иссяк, кривая больше не удлиняется. Многоножка готова, в ней не меньше десяти метров в длину. Она движется с шумом, напоминающим ветреную осень. Конечности разных тел идеально выполняют общую работу, и существо делает один поворот за другим, его изгибы поразительно точны: это как балет для одного исполнителя. А затем происходит новое событие. С изяществом обогнув трупы, отпавшие от ее совершенного тела, многоножка останавливается и замирает перед Ларедо. Приблизительно в трех метрах. Как будто она его видит.

Непонятно только, каким образом она может его видеть: ведь люди (по крайней мере, прежде они именовались так) в голове существа вовсе не смотрят на Ларедо. Самый первый, стоящий на четвереньках и удерживающий вес товарища, — это пожилой мужчина с опущенной головой. Второй, лежащий спиной на старике, — молодой человек (в прошлом), лишившийся одного глаза, а уцелевший его глаз направлен в небо, к брюхастым тучам, стелющимся над молчаливой планетой. Глядя вверх, парень открывает и закрывает рот.

Ларедо осознаёт, что новое существо можно рассматривать в двух ракурсах.

Первый — это тело за телом, часть за частью, по раздельности: мужские ноги, детский животик, девичьи руки, бедра и колени следующего мужчины…

Это очень болезненный ракурс. Как рассматривать развешенные на стене фотографии прошлого века и останавливаться на каждом из ныне покойных людей, на каждом черно-белом взгляде, на каждом лице, улыбающемся из небытия. Когда Ларедо смотрит в такой перспективе, эти сопящие тела, голые и выгнутые, перемазанные кровью и землей, вызывают у него тошноту.