Крохальский серпантин. Законы совместного плавания

– За честь благодарю. Но потачки не ждите. За побитые рессоры буду снимать беспощадно. Вот мы с Саней, то есть с Александром Петровичем, – он ткнул большим пальцем себе за спину в согнувшегося над книгой сменщика, впервые назвав Сашку, бывшего на три года моложе его, так уважительно и серьезно, – за месяц без дня доказали – рессоры могут быть целыми. А лихачей, хоть и с комсомольским билетом, мне… нам, то есть, в группе не надо.

Уже когда все члены бюро разошлись, а Петро Елец, сидя на койке, через голову стягивал с себя полосатый матросский тельник, к которому он, и два года назад демобилизовавшись, имел неизменное пристрастье, Володька сказал совершенно серьезно:

– Эй, комсорг, а как же это будет – начальник, лицо, а без личного телефона? Раз уж твоя затея меня на группе женить, ты и расстарайся мне для общего руководства хоть какой бшивенький аппаратчик вот сюда, – он похлопал ладонью по тумбочке в изголовье и трубно захохотал. А Петро, тоже бывший не последним шутником, отозвался из-под полосатой тельняшки:

– Я тебе расстараюсь! Такую эриксоновскую скворечню, что любо-дорого. В пуд весом!

Дня через два, только возвратясь из рейса, Петро неожиданно сдержал свою мрачновато-насмешливую угрозу. Под общий хохот он приволок в третий барак огромный старинный телефон фирмы «Эриксон и Компания», моток тонюсеньких проводов и ящик с сухими батареями. Пользуясь своими посильными знаниями монтажных схем, он стал «присобачивать» все сооружение в изголовье Володькиной койки.

Примеривая «скворечню» к стерне, он смеялся, перегибаясь вдвое, и сквозь смех рассказывал:

– Явился я к этому самому «материалисту» и говорю… Фу-у, подохну я с этой домовиной, помогайте, черти полосатые… И говорю: пожалуйста, выпишите мне телефон на квартиру начальника колонны тяжеловозов. На полном, заметьте, серьезе говорю, с каменным лицом. И он мне на полном серьезе: – А у нас уже есть такое лицо? – Есть, говорю, лицо, а главное, глотка, и без телефона ей немыслимо – сами понимаете, общее руководство.

Шоферы тоже хватались за животы, представляя себе бледное и чопорное лицо «материалиста», пожилого бухгалтера группы материального учета.

– И что вы думаете? Выписал «через шофера Елец П. Ф.». Да я, говорю, чистый хохол, меня же склоняют по всем падежам: Елец, Ельцу, Ельцом, – Разве? – говорит. И накладную переписал, чтобы без помарки. Вот ведь дуб палисандровый!

– А ничего он не дуб, просто приучен уважать начальство, – вдруг вполне серьезно вступился Сашка Кайранов, умывавшийся под медным рукомойником в углу.

– Так ведь я не говорю – не уважать. Уважай, да знай меру, – буркнул Петро и, обеими руками прижав «скворечню» к стене, сказал сквозь зажатые в зубах гвозди, кивнув на молоток: – Ну-ка, ударь… потом домоешься, ведь не удержать одному-то.

Но Сашка, мокрыми руками придерживая Телефон, сказал все так же невесело:

– Я часто и сам об этом думаю и прихожу к убеждению, что, видно, так надо… в воспитательных целях, что ли…

– Ша. Гвоздь сгибаешь. Бей аккуратнее, – словно не расслышав Сашкиных невеселых слов, прикрикнул Петре и крепче припер скворечню к стене. – Нет, уж допотопно, так допотопно все это. И громоздко тоже.

Я так и не понял, о чем он сказал – то ли о конструкции телефона, то ли о сверхмерном уважении к начальству, которое Сашка вдруг так неожиданно оправдывал.

Но телефон был действительно устрашающе велик, с тяжелой, повышенной на блестящий крюк трубкой и заводной ручкой сигнала, гораздо крупнее и туже, чем у самого мощного бошевского магнето.

Когда Володька вернулся из рейса и увидел это допотопное надругательство над своей особой, он сразу нахмурился, подошел к Петру, игравшему со мной в шахматы, и мрачно спросил:

– Ты что же, Елец, шуток не понимаешь?

– Погоди-погоди. Дай додумать. Мой ход, – отсутствующе буркнул Петро и, только переставив ферзя, поднял затуманенный шахматами взгляд на Володьку. За шахматной доской наш комсорг уподоблялся токующему тетереву, и ничто постороннее не могло сдвинуть его с тока, разбитого на бело-черные клетки.

– A-а, ты про скворечню? Так ведь сам же просил, – наконец будто бы поняв значение вопроса, совсем невинно и даже весело сказал он, доставая из кармана смятую накладную. – Вот распишись: «Получен через Ельца П. Ф. в количестве одного экземпляра телефон б. у. марки Эриксон», – и не заедайся: все диспетчера тебе скажут спасибо, за вызовом в наш барак не бегать. А то, знаешь, зимой им каково? Что тебе, жалко? Пусть висит.

Все за столом опять смеялись, а новый начгруппы подумал, повертел накладную в руках и, наконец, засмеялся сам. Поставил хвостатую подпись на бумажке, подошел к «эриксону», долго с сомнением разглядывал махину, покрутил тугую ручку и сказал огорченно:

– У газика легче проворачивается.

А мы продолжали хохотать. И больше всех смеялся я, не подозревая, что именно эта чертова скворечница с двумя блестящими звонками принесет такие изменения в мою судьбу.