«Крокодил»

Две трети планеты свихнулось на сюре.
Жлобы рекламируют неожлобизм.
А в нашей изысканной литературе
полвека главенствовал стериализм.

На вате стерильной не сыщешь микроба.

В страдальне хирурга стерилен паркет…
Стихи из журнала возьмите на пробу —
не то что микроба, реальности нет.

Стерильные кошки котят не рожали.

Стерильные овечки, стерильный верблюд.
В стерильных романах проблем не решали,
но звонко внушали, что главное — труд.

Слипались от приторной патоки веки.

И наглухо гений стерильной строки,
как будто на рану бинты из аптеки,
стерильные строки мотал на мозги.

У стериализма надежные корни.

У стериализма плоды хороши:
печатные тонны стерильного корма,
где правда разбавлена сахаром лжи,

где нож на иголочку или занозу

похож, а герои похожи лицом,
как дети, когда яйцеклетка к митозу
имеет в ядре сорок семь хромосом.

Увы, и сегодня таланту в прихожей

редактор частенько вещает: «Пущать
не велено. Вы на других не похожи.
Вам рано в стерильную нашу печать!»

Елена Флорентьева Леонид Флорентьев АМБА

Никогда она ничего мне не делала. Она же ничего не умеет. У нее яичница подгорает сразу с обеих сторон, представляешь? Я с работы прихожу, она все время лежит, грызет яблоки и читает. Протянет руку, возьмет не глядя, хрум, хрум — только хвостик задумчиво положит обратно на тарелку. Безотходное производство какое-то.

А в тот раз я устал как черт. И горло болело. Ну, пришел, ужином, конечно, и не пахнет. Ладно! Стал отбивать мясо. Она закурила и говорит: «О, если б раб жил тысячью жизней! Для полной мести мало мне одной…» Я, естественно, молчу, только бью по мясу сильнее. Тут она с таким презрением, знаешь, просто жутким презрением в голосе и надменно так заявляет: «А ведь ты не знаешь, откуда эти строки!» Я молчу все равно, а мясо бедное от моих ударов уже совсем расползается по доске. Кое-где дырки появились. «Где, — спрашиваю, — сковородка наша?» Она стряхивает пепел в горшок с цветком: «Все эти глупости, — высокомерно говорит, — меня не занимают. А ты малоразвитый и даже не знаешь, что я прочла тебе строки из «Отелло».

Н-ну! И тут я заметил, что цветок мой весь в окурках! Мне даже показалось, что листья немного скукожились. Он как-то по-особому называется, забыл, житель пустынь и растет жутко медленно. Я его чуть ли не пионером еще посадил, правда, лет десять назад, землю рыхлил, поливал дождевой водой и убивал тлю. А эта его не переносила, особенно когда случайно порвала о колючку рукав какой-то турецкой кофты.

Туг я не выдержал, что говорить… Размахнулся и как ахну молоток в мойку, а там гора грязной посуды. Я просто озверел.

— Ты, — говорю, — неприятное существо, лежишь тут целыми днями, как большая котлета…

Она даже не вздрогнула, глазом не моргнула. Воткнула окурок в горшок и с большим олимпийским спокойствием делает следующее заявление:

— Ты, Вова, человек с бытовым сознанием. Абсолютно. Я же, напротив, безу… словно, человек с ноосферным сознанием. Отсюда несовместимость и антагонизм, делающий нашу дальнейшую совместную жизнь невозможной. Мы разведемся. Амба.

Я вытащил молоток из-под осколков; тут же, кстати говоря, и сковородку разыскал. Давай, давай, говорю, беги, разводись. Испугала!

И начался какой-то кошмар. Я как человек отходчивый утром встаю, готовлю завтрак и говорю вполне беззлобно: «Давай вставай, чисти челюсти». А она выскочила из-под одеяла, как черт из табакерки, схватила с кровати мою пижаму и — раз ее на пол. Я обалдел. Я, между прочим, ее сам стираю. И орет еще своим хриплым голосом: «Не смей приближаться к моей кровати, я тебе сказала, что подам на развод!»