«Крокодил»

Скажем, действие требует говорить правду.

Извольте! Разве противодействие зовет врать? Ничего подобного! Оно тоже за правду. Но правду отглаженную, причесанную и ослабленную, как холерная вакцина.

Скажем, действие требует революционных преобразований.

Разве противодействие против? Никогда в жизни! Оно — за! Но только оно за такие революционные преобразования, которые не мешали бы уже установившемуся пищеварению.

И наваливает, наваливает, наваливает свои кирпичи на воз.

Что же это за такие кирпичи?

А это слова-оговорки, уточняющие ситуацию. С одной стороны, перестройка (радость-то какая!), но с другой — как бы чего не вышло. С одной стороны, вперед без страха и сомнений, а с другой — тише едешь, дальше будешь. С одной стороны, кинем камень критики в болото застоя, а с другой — как бы не напугать лягушек. С одной стороны, будем говорить правду, но с другой — как бы не поцарапать существо вопроса.

Противодействие не лезет на рожон. Оно не выскочит поперек дороги и не объявит честно и открыто, чего оно думает на самом деле. Оно сидит на возу и причмокивает различными прогрессивными звуками. И думает оно одно и то же: не надо правды, не надо гласности, не надо революционных преобразований. Но заявить об этом не заявит. Побоится. Сдрейфит. Оно ведь понимает, что к чему на данном историческом этапе.

И поэтому оно ворочает кирпичами-оговорками, стараясь навести страх на неокрепшие души. И неокрепшие души подрагивают с непривычки: черт его знает, может быть, действительно как бы чего не вышло в смысле пищеварения и лягушачьего покоя?

Противодействие ждет, пока действие испугается или хотя бы притомится. И наваливает, наваливает на воз запугивающую тяжесть оговорок.

Оно катится туда же, куда идет конь с возом. Но при этом накладывает и накладывает свои кирпичи.

Оно не противоположно по направлению. А вот какое оно по силе — надо еще посчитать. Надо хорошо посчитать.

Иначе беда…

Николай Монахов ВСТРЕЧА БЫЛА ДЛЯ ОБОИХ НЕЖДАННОЙ…

Наступил день, непохожий на серенькие будни. День, когда жизнь кажется прекрасной и упоительной. Иначе и быть не может — ведь получка. А где легче всего вкусить упоительную сладость жизни? Конечно, в том отделе магазина, который торгует веселым настроением.

Вот почему шофер автодорожного комбината Б. Резанков прямо от кассы отправился с дружками за развеселым настроением, разлитым в бутылки… Тяпнули по сто с прицепом. Потом еще. Сначала Резанков накачивался жизненным тонусом в компании приятелей-шоферов, затем малознакомых лиц, а под конец в обществе людей, которых никогда раньше не встречал.

Когда тонус в сосудах иссяк, растворилась и компания. Резанков пошел, сам не зная куда, через парк. Вечер был теплый. Резанков основательно разомлел, всей тяжестью тела влип в свежеокрашенную скамейку и отключился.

В это время в парке возник некто Маланьин, человек без царя в голове и вообще без определенных занятий. Собственно, он появился в рассуждении найти под скамейками пустые бутылки, которые остаются после таких любителей хорошего настроения, как Резанков, и на выручку опохмелиться.

Но Маланьина ждала куда большая удача. На свежеокрашенной скамейке он увидел рядом со спящим Резанковым авоську, из которой подмигивала этикеткой непочатая бутылка, оставленная последним, чтобы еще и на ночь глядя заложить за галстук. «Было бы не по-хозяйски пройти мимо, — подумал Маланьин. — Не я, так другой алкаш подтибрит». И бутылка перекочевала в его карман. И тут Маланьин заметил торчавший в боковом кармане спящего бумажник с остатками получки и водительским удостоверением. «Что значит везуха! — возликовал Маланьин, пряча бумажник. — Деньги тоже, как и полные бутылки, на дороге не валяются. Спи, дорогой друг-алкаш, ты это заслужил», — попрощался он с бесчувственным Резанковым, согнал с его лба крупную муху и был таков.

Спустя полчаса после его исчезновения бесчувственного шофера отклеили от свежевыкрашенной скамейки милиционеры и отправили в вытрезвитель. По дороге, возможно, от тряски, Резанков пришел в чувство, причем настолько, что дежурный вытрезвителя, оглядев его, сказал: «Этот, кажется, сам очухался. Пусть идет на все четыре стороны».

Резанков пошел. Но, выйдя из вытрезвителя, проспавшийся клиент вдруг обнаружил, что из авоськи испарилась бутылка водки. Резанков хвать за карман — и бумажник растаял. «Ну и милиция пошла! — подумал возмущенно Резанков. — Грабить пьяного — все равно что грабить ребенка». Он вернулся в вытрезвитель и давай качать права: выньте да положьте ему водку, купленную на кровные трудовые, и бумажник с остатком трудовых, похищенные милицейскими ворюгами.

Слушая сбивчивые ввиду неполного протрезвления эскапады клиента, дежурный пришел к выводу, что это пьяный бред и клиент еще не очухался. Резанкова оставит ли в вытрезвителе на ночь, чтобы проспался как следует.