Крокозябры (сборник)

Наверное, необходимо, чтоб во всяком предприятии оставались свидетели всех его дней, от первого до последнего. Можно предположить, каким должен быть подобный свидетель: во всякий момент слит с течением и способен в него превратиться, принять его форму — воды, если речь идет о водопадах, ветвления истории, если речь о том, как растет, видоизменяется организм под названием «государство». Как моя бабушка, так и я — мы обольщались, что Россия может стать мексиканским кактусом или морским кораллом, французским виноградником или английским парком. Она — определенная порода, терруар (плод союза земли и неба); можно рубить ее ветви, закручивать стебли на бигуди, стричь машинкой, подкрадываться с мичуринским скальпелем — ну не может она стать другой. Для этого должен измениться терруар, а это происходит лишь вследствие глобальных катастроф. Россия всегда подсознательно желает такой катастрофы. Она — редкий экземпляр, который мечтает быть не собой, а кем-то другим. «Рожденный ползать летать не может». Только ум российского терруара может предположить, что змея завидует птице и тоже хочет летать. И что раз она змея, то не в виртуозном и изящном смысле извивается и стелется по земле, а как низшая тварь ползает на брюхе, потому что ничего другого ей не осталось. Приходится ей делать вид, хорохориться, надувать щеки, пугать ядом. «Я — такое дерево», — распевали в эпоху коммунистического заката.

Слух, что съезд получил «черную метку» из-за Кирова, циркулировал весь год. И вот развязка. Теперь это первое чувство — любви к Илье, к защитнику, пусть и такому молодому, моложе Виолы на десять лет — оказалось очень даже связанным с чувствами политическими. То, что Виле не прислали обещанный мандат на съезд, — обидело: она должна, она просто обязана была там оказаться. Обидело настолько, что Виола даже подумала, не выйти ли ей из партии. Но ее ошеломленные случившимся друзья-соратники сказали: «Тебя не позвали на съезд по блату. Попалась бы под руку, взяли бы на заметку». Свидетелей в живых не оставляют. Они-то как раз, позванные, избранные, свидетели, стали после съезда параноиками: считали, что приговор им подписан, и ждали дня, когда он будет приведен в исполнение. И вот — Киров. Для Виолы было в этом и личное: далекий детский город Баку, сожженное розовое платье.

Для «своих» картина убийства Кирова рисовалась так. За границей живет Троцкий. Баламутит, интригует против Сталина на расстоянии. Устроил попытку переворота на съезде: чтоб Киров заменил усатого. Троцкий раздражал Сталина, но угрозы в нем он не видел, ровно до XVII съезда. Теперь это был враг, подлежавший уничтожению. Поймать его не удавалось, хитер был, бестия, лишь в 1940-м смогли достать и всадить в его поганую башку ледоруб. Из-за него, мерзавца, Сталину пришлось убить Кирова, который делал хорошее дело: выселил из Ленинграда — кого расстрелял, кого сослал — всех лиц непролетарского происхождения, таким образом, освободилось огромное количество квартир, а стройки коммунизма пополнились рабочими руками. Он понимал суть, Киров, он не миндальничал и стал членом Политбюро, разумеется, за все заслуги. Хрущев от него вроде и не отставал, но за ним была закреплена репутация крепкого хозяйственника, а не тонкого политика. У Хрущева в мандате XVII съезда в графе «профессия» было написано «рабочий», не то что у Сталина — «проф. революционер». В графе «какое учебное заведение окончил» оба написали «не окончил». Все тогда так писали, да так и было на деле, все всё побросали, кто с радостью, кто с сожалением.

Разговаривая сама с собой, то есть думая, Виля не могла прийти ни к какой определенности. Когда убивали для победы революции — понятно, террор — неизбежная компонента перемен, и чем решительнее перемена, тем больше крови. Но теперь-то что? Как мог Сталин объявить, что руку убийцы Николаева направляли белогвардейцы? В газетах писали, что заговор раскрыт и по делу убийства Кирова расстреляно 104 белогвардейца! Да где они их взяли, кто эти безымянные сто четыре? Деникинские мстители с того света, которых порешил Киров? Странно, что не расстреляли ленинградских чекистов, пропустивших Николаева в Смольный, и как это вдруг Киров оказался без охраны? Все это было загадочно. Вернее, все было ясно. Недаром Бухарин пошутил: «У нас многопартийная система: одна партия у власти, а остальные в тюрьме». Как раз все те, кто делал революцию. Если она, Виола Валерьяновна Цфат, хочет жить дальше, она должна уйти в тень, стать незаметной, впрочем, она и так живет незаметно с момента рождения Андрюшки. Если не считать вылазки с шестым конгрессом Коминтерна. Предупреждали ведь: учи чешский! Может, и не было бы тогда этих мучительных шести лет ожидания, неожидания и все же ожидания Машиного отца.