Крокозябры (сборник)

В первую голову Виола мечтала избавиться от горничной. Это ее-то она называет капризной барышней! Виля определенно ненавидит всех женщин, которых знает, и хочет походить на тех, о которых говорил Витте: бесстрашная Софья Перовская — ей бомбы кидать, что орехи щелкать, Роза Люксембург и Клара Цеткин просто взяли и освободили женщин, и сами не стали никого слушаться и никому подчиняться. А у маменьки в жизни одна проблема: «Ах, что мне сегодня надеть?» Не хочет Виля таких проблем. И часами краситься перед зеркалом не намерена. Нужна только пудра — для маскировки прыщей. Рядом с горничной Виля чувствовала себя особенно ущербно: такая домашняя девочка, а вовсе не пролетарский вождь.

С китайским сооружением на голове и в розовом платье Виола заглянула в комнату к брату. Андрей был ее единственным наперсником.

— Ну что, я дамочка, да? — Виля чувствовала себя не в своей тарелке.

— Ты неотразима. Похожа на китайского болванчика. Ой, не то сказал. На Шамаханскую царицу. Нет, нет, на Люксембургскую Розу. — Он всегда подшучивал над сестрой. Андрей всего на год старше, но Виоле он казался совсем взрослым. — Нет, правда, даже если завернуть тебя в медвежью шкуру, ты все равно будешь самой красивой и, главное, самой умной. Только ты уж не расстраивай родителей. Они же хотят как лучше.

— Ладно, заступник.

У Андрея над изголовьем висела фотография, сделанная в Петербурге: Виля стоит на стуле, Андрей сидит, ей было тогда шесть, ему — семь. Одеты как два ангелочка, у нее большой кружевной воротник, платье с пряжкой, у него широкий бант на вороте рубашки. Неужели было такое время? Десять лет назад, будто сон. Фотограф Denier, Невский проспект.

— Что смотришь? — Андрей обернулся к фотографии.

— Думаю, что отец так и остался в том Петербурге. Где не жили, а позировали, и кто не позировал, тот не жил. Ненавижу фотографии.

Валериан Павлович Цфат постоянно переезжал с семьей с места на место. Где была работа, там и жили. Родилась Виля в Бирске Уфимской губернии, потом жили в Уфе, но это она знала только по рассказам, в те края они не возвращались. Были Нальчик, Москва, Баку. Сам отец — московский, крещеный еврей, как и его отец, потому носит подчеркнуто римское имя-отчество и такими же именами нарек своих детей. Цфат хоть был богатым и успешным человеком, но как бы неполноценным в обществе, которому принадлежал. Купцам, инженерам и тем более аристократам с русскими фамилиями не ровня. Черта оседлости, еврейский погром всегда оставались открытой возможностью, несмотря на православный статус.

Андрею ближе была мать. Происхождение ее тоже с изъяном — незаконная дочь графа и крепостной, так что брак с Цфатом был равным, и русскую фамилию рабыни-матери не жаль было поменять на еврейскую. Но в отличие от мужа, считавшего, что ему в жизни повезло, Нина Петровна (Петром был не граф, отчество записали условное) была всерьез обижена на жизнь. Ею владели противоречивые чувства: желая походить на графиню и устраивая дом по примеру аристократов, она ненавидела всех, имеющих власть и деньги. Крепостной матери стеснялась, но всегда была на стороне бесправных и угнетенных. Тайфуны, бушевавшие в ее душе, но не находившие определенного выхода, сделали ее женщиной жесткой, властной, но готовой служить тем, от кого зависит ее благополучие. Она подчеркивала дистанцию со всеми, как бы давая понять, что она выше — и низов, и верхов, и мужниных мостов, и глупых детей.

— Запомни, Виола, — поучала она дочь, — мужчины делают то, что им заблагорассудится, женщин же они только используют. И тебя используют, хоть революционеры, хоть кто. О себе думай.

— Вы, мама, из прошлого века, — холодно отвечала Виля, — теперь эмансипация.

Нина Петровна не выработала определенного отношения к революционерам, но для дочери желала мужа-иностранца, чтоб увез ее из мучительной страны. Виолочка так хорошо знает французский. Виля и слышать не желала ни про каких иностранцев, но на сегодняшнем ужине будет какой-то швейцарец Жюль, мать наверняка станет его сватать.

— Что за Жюль, не знаешь? Мать звала или отец?

— Ты их все время хочешь разлучить, ну что за вопрос, когда они в Швейцарии были, то и познакомились. Сын какого-то часового мастера. Наверное, на восточный колорит посмотреть приехал. А тут колорит такой, что лучше б дома сидел.

Андрей, как и мать, держался в стороне от происходящего. Когда Виля с жаром рассказывала ему о «дьяволятах», он слушал, даже давал советы, но то, что Виля понимала под «настоящей жизнью», его не занимало. Учился он хорошо и, в отличие от Вили, рисовал бесподобно, все время что-то конструировал и мечтал стать изобретателем. Его завораживал технический прогресс.

— Посмотри вокруг, электричество! Представь, мир станет другим, если его осветить электролампами! Вечером город будет светиться, можно будет не со свечой сидеть, а гулять сколько хочешь. Это победа над Солнцем, независимость от темноты, а ты все «большевики-меньшевики» (он передразнил), да человек уже летать может как птица — ради этого стоит жить.