Кроличья нора, или Хроники Торнбери

На самом деле полной уверенности не было. Риск был огромен! Кто знает, поможет ли лекарство будущего ребенку из прошлого? Какова будет реакция? Не станет ли это нарушением равновесия, о котором говорил доктор? Не изменит ли это историю? Я отбросила тяжелые мысли; смотреть, как умирает несчастная девочка, я не могла. Дело сделано, теперь надо надеяться на лучшее – другого выхода все равно не было.

У себя в комнате я достала из сумки образ Николая Чудотворца и стала молиться, как умела, за здоровье Мари. Эта маленькая иконка была всегда со мной, святой образ хранил и придавал сил, а теперь, по счастливой случайности, перенесся сквозь время.

Еще два дня прошли в страшных сомнениях – правильно ли я поступаю, давая девочке лекарство? Неизвестно, как ее организм воспримет обычную для моего времени дозировку антибиотика. Но я должна была использовать единственный шанс для ее спасения.

Мои молитвы были услышаны, а риск прибегнуть к медицине будущего оправдан, потому что на третий день болезнь медленно, но верно начала отступать. Девочка пошла на поправку. Когда на пятый день я дала ей последнюю капсулу, Мари уже с аппетитом кушала и даже пыталась встать с кровати и побегать по комнате, что было строго пресечено Розалиндой. Моя горничная смотрела на меня как на божество. Казалось, еще немного, и она упадет ниц и начнет целовать мне ноги. Безусловно, она ничего не узнала о таблетках – малышка Мари сдержала обещание, данное Белой Фее. Рози лишь полагаясь на чутье матери сделала вывод, что именно я спасла ее ребенка.

Итак, я могла записать на свой счет один хороший поступок – спасение жизни Мари, точнее, это сделала моя забывчивость, вследствие которой я не успела выбросить лекарство из сумочки. Дай Бог, чтобы это не изменило ход истории! Хотя, как знать…

После выздоровления мы с Мари продолжали хранить тайну о волшебных бобах. Я строго-настрого запретила девочке пить холодную воду и носиться как сумасшедшая по дому, иначе Фея рассердится и больше не принесет чудодейственного лекарства.

И это было правдой – если повторится подобное, я уже не смогу ей помочь, да и никому более. Антибиотик, который еще даже не изобрели в этом мире, закончился, но выполнил свое предназначение, успел спасти человеческую жизнь.

Время потекло дальше, и более ничего стоящего внимания не происходило.

Глава 8 Мезальянс?

Я каждый день подолгу гуляла с миссис Альварес по парку. Внимательно оглядывалась по сторонам в надежде найти поворот на ту лесную тропу, где растет цветущий (о чем я? конечно, уже давно отцветший) куст дикого боярышника. Но все тщетно: вблизи поместья не было соснового леса, а те сосны, что я видела из окна спальни на втором этаже, росли слишком далеко – пешком или верхом на старушке Марте я боялась отправиться туда в одиночку.

Во время прогулок моя верная спутница Фрида быстро уставала, и нам приходилось присаживаться на скамейки, чтобы пожилая женщина перевела дух. Мы вынуждены были не отдаляться от дома и гулять по ближайшим аллеям.

Парк в это время года был сказочно красив. Каждый раз, погружаясь в волшебные заросли его тенистых аллей, я думала: «Какое же счастье жить в земном Эдеме!» Когда Фрида не могла составить мне компанию, я позволяла себе прогулки в одиночестве, но опять-таки лишь вблизи поместья. Удалиться от дома, заблудиться в тисовом лабиринте я боялась. Торнбери служил единственным убежищем в это смутное время.

Сидя на притаившихся в зарослях плюща скамейках, я представляла себя не случайной лазутчицей из будущего, а знатной дамой, родившейся в текущую эпоху, имеющей возможность наслаждаться богатством и всеобщим уважением. Я поймала себя на странной мысли, что чувствую себя в прошлом как дома. Сумасшедший ритм, что диктовал двадцать первый век, безвозвратно канул в Лету. Я наслаждалась покоем и царящей вокруг красотой. И если бы не отчаянная тоска по ребенку, то, каюсь, уже не решилась бы оставить прекрасный мир, чудесный тенистый парк, благоухающий розами сад, дом, который уже не пугал меня своими размерами, а восхищал величием и красотой. Я благоговела перед гением зодчего, создавшего одно из лучших классических творений. Торнбери отвечал мне взаимностью. Чувствовал мое восхищение и любовь, поэтому не пугал ни треском половиц по ночам, ни скрипом рассыхающихся дверей, ни непонятными звуками, что порой слышатся в особняках. Дом полюбил меня и принял. И любовь наша стала взаимной.