Кролик, беги

– Ну так вот, жалко вам эту кретинку или нет, а я к ней возвращаться не намерен. Что она чувствует, я не знаю. Уже много лет не знаю. Я знаю только то, что чувствую я. Это все, что у меня есть. Известно ли вам, чем я занимался, чтобы содержать всю эту шайку? Демонстрировал в магазинах дешевых товаров грошовую жестянку под названием «чудо-терка»!

Экклз смотрит на него и смеется, с изумлением подняв брови.

– Так вот откуда ваш ораторский талант, – говорит он.

В этой аристократической насмешке, по крайней мере, есть смысл – она ставит их обоих на место. Кролик чувствует себя увереннее.

– Высадите меня, пожалуйста, – просит он.

Они уже на Уайзер-стрит и едут к большому подсолнечнику. Днем он мертв.

– Может, я отвезу вас туда, где вы поселились?

– Я нигде не поселился.

– Как хотите. – С мальчишеской досадой Экклз подъезжает к тротуару и останавливается перед пожарным гидрантом. От резкого торможения в багажнике раздается бренчание.

– У вас что-то сломалось, – сообщает ему Кролик.

– Это клюшки для гольфа.

– Вы играете в гольф?

– Плохо. А вы? – Экклз оживляется, забытая сигарета дымится у него в руке.

– Таскал когда-то клюшки.

– Разрешите мне пригласить вас на игру. – Ага, вот она, ловушка.

Кролик выходит и стоит на тротуаре, прижимая к себе сверток с одеждой и приплясывая от радости, что вырвался на свободу.

– У меня нет клюшек.

– Их ничего не стоит взять напрокат. Пожалуйста, очень вас прошу. – Экклз перегибается через правое сиденье, ближе к открытой дверце. – Мне очень трудно найти партнеров. Все, кроме меня, работают, – смеется он.

Кролику ясно, что надо бежать, но мысль об игре и уверенность, что не выпускать охотника из виду безопаснее, удерживают его на месте.

– Давайте не будем откладывать, а то вы снова начнете демонстрировать свои терки, – настаивает Экклз. – Во вторник? В два часа? Заехать за вами?

– Нет, я приду к вам домой.

– Обещаете?

– Да. Однако не верьте моим обещаниям.

– Приходится верить. – Экклз называет свой адрес в Маунт-Джадже, и они наконец прощаются.

По тротуару вдоль закрытых, по-воскресному оцепенелых витрин, глубокомысленно поглядывая вокруг, шагает старый полисмен. Он, наверно, думает, что этот священник прощается с руководителем своей молодежной группы, который несет узел для бедных. Гарри улыбается полисмену и весело уходит по искрящемуся тротуару. Забавно, что никто на свете не может тебя и пальцем тронуть.

Рут открывает ему дверь. В руке у нее детектив, глаза сонные от чтения. Она надела другой свитер. Волосы как будто потемнели. Он швыряет одежду на кровать.

– У тебя есть плечики?

– Ты что, воображаешь, будто эта квартира уже твоя?

– Это ты моя, – отвечает он. – Ты моя, и солнце мое, и звезды тоже мои.

Когда он сжимает ее в объятиях, ему и в самом деле кажется, будто так оно и есть. Она теплая, плотная, нельзя сказать, чтобы податливая, нельзя сказать, чтоб нет. Тонкий запах мыла поднимается к его ноздрям, и подбородок ощущает влагу. Она вымыла голову. Темные пряди аккуратно зачесаны назад. Чистая, она такая чистая, большая чистая женщина. Прижавшись носом к ее голове, он упивается благопристойным терпким запахом. Он представляет, как она стоит голая под душем, подставив наклоненную голову с мокрыми от пены волосами под хлещущие струи.

– Я заставил тебя расцвести, – добавляет он.

– Ты просто чудо, – говорит она, отталкиваясь от его груди, и, глядя, как он аккуратно вешает свои костюмы, интересуется: – Отдал жене машину?

– Там никого не было. Я незаметно вошел и вышел. Ключ оставил внутри.

– Неужели тебя никто не поймал?

– По правде говоря, поймали. Священник епископальной церкви подвез меня обратно в Бруэр.

– Слушай, ты и вправду религиозный?

– Я его не просил.

– Что он сказал?

– Ничего особенного.

– Какой он из себя?

– Довольно въедливый. Все время смеется.

– Может, это ты его насмешил?

– Он пригласил меня во вторник сыграть с ним в гольф.

– Ты шутишь.

– Нет, серьезно. Я ему сказал, что не умею.

Она смеется, смеется долго, как обычно смеются женщины, которых ты волнуешь, но им стыдно в этом признаться.

– Ах ты мой милый Кроличек! – в порыве нежности восклицает она наконец. – Ты ведь просто так бродишь по белу свету, правда?

– Он сам ко мне привязался, – настаивает он, чувствуя, что попытки объяснить ей, в чем дело, по каким-то непонятным причинам должны ее насмешить. – Я вообще тут ни при чем.

– Ах ты бедняжка, – отзывается она. – Ты просто неотразим.

С огромным облегчением он наконец снимает грязную одежду, надевает чистое белье и коричневые бумажные брюки. Бритву он оставил дома, но у Рут есть маленькая бритва, какой женщины бреют под мышками. Он останавливает свой выбор на шерстяной спортивной рубашке, потому что весенними вечерами быстро холодает. Приходится снова надеть замшевые туфли. Он забыл захватить другие.

– Идем гулять, – заявляет он, переодевшись.

– Я читаю, – отзывается она. Она сидит на стуле; книга почти дочитана. Она аккуратно обращается с книгами, и хотя они стоят всего по 35 центов, бумажные обложки целы.