Кролик и другие новые истории

– Ты меня любишь?

– Конечно люблю.

Фомин сел напротив на скрипучий стул.

В миске блестел желтый мед. Вязкий, подернутый сверху загустевшей пленочкой. Катя макала в мед печенье. Тот тянулся тугой струйкой, оставляя на скатерти липкие капли. Печенье ломалось. В миске оседали на дно крошки.

– А как любишь?

– Сильно.

Стул под Фоминым скрипел.

– Какая все-таки дурь средиземноморская все эти салаты, заправленные оливковым маслом, – сказал он с набитым ртом. – Помидоры с огурцами надо только со сметаной делать.

Пальца, губы все было липким от меда. Даже локти почему-то. Во рту приторно сладко. Приторно и противно. Катя бросила в миску остаток печенье. Оно стало медленно тонуть.

– Опять в лес пойдешь? Что ты там все ходишь? – спросил Фомин. Он то как раз ел с хорошим аппетитом.

– Пойдем вместе.

– Не знаю. У меня прививки нет от клещей. Да и там хозяйка попросила немного с крышей помочь. Что-то ей заколотить надо.

– Ты же не умеешь.

– Че это? – обиделся Фомин. – Я все умею.

– А дома умеешь? Или только хозяйкам всяким?

Фомин закатил глаза.

– Кать, ну что ты на ровном месте опять начинаешь. Бабулька попросила помочь. Мне что трудно что-ли?

– Бабулька, ага. Видала я ее. Ты сам-то, когда последний раз молоток в руках держал?

– Да вот держал, представляешь?

Печенье утонуло в меде. Теперь лежало на дне. А некоторые крошки застряли на полпути. Загустевшие медовые язычки расползались по скатерти.

– Ну ты уж постарайся для хозяюшки.

– Да уж постараюсь.

– Постарайся, постарайся. Она тебя потом покормит, в баньке попарит, спать уложит.

– Совсем что-ли спятила?

– Чего?!

– Ты Катя дурь какую-то несешь, – уже спокойно сказал Фомин. Отвернулся и губы в полоску собрал, пренебрежительно и даже как-то брезгливо.

И опять захлестнуло. Не вдохнуть – не выдохнуть. Красный жар внутри.

– Кать, подожди, – понеслось ей вслед.

Трескотня насекомых. Чьи-то крики. Отдаленный лай. «Ма-а-ам, Мама-а!» кричал визгливый детский голос. Музыка пульсирует. Попса. Повтор. Снова повтор. Все гудело, шевелилось, кричало, небо блестело голубым так, что выжигало глаза. Опрокидывало. Всасывало, как воронка.

За примятым к земле хозяйским домом черной стеной стоял лес.

Катя надела худи, висящее тут же на перилах, натянула на голову капюшон и пошла через участок к прорехе в заборе. Протиснулась. Потом проломилась с усилием сквозь плотно стоящие ели и оказалась в тишине.

***

Резко стало темно. Только вот был белый день и вдруг сразу взял, да и исчез. Густые тени полезли из-под папоротника, расползлись в стороны, налились густой синевой. Белые стволы сосен были едва различимы.

Тяжелые ветви трогают ее за плечи. Лес молчит. Ждет. Зверек, теплый мокрый комочек, укрытый штормовкой, бьет лапками, царапается. Она прижимает комочек к груди. Не бойся, ничего не бойся, малыш. В руке блестит молния. Во рту остается соленый привкус. Лес все также молчит. Тьма дрожит укрытая елями.

До нее долетает его запах. Такой уютный, саднящий. Она может учуять этот запах за тысячи, многие тысячи километров. Запах зовет.

Тело реагирует быстрее, чем она дает ему осознанные команды. Невероятная сила захлестывает мышцы. Штормовка и прочая одежда летят на землю. Ноги сами несут ее. Бег. Мох пружинящий, как ковер. Сухие сучья и иголки слабо покалывают подошвы ног.

Она бежит. Ветви хлещут ее по лицу и голым плечам. Она вырывается, падает из одних объятий в другие, рвет зеленые сети под ногами. Из расцарапанных ран сочится кровь. Кровь бежит по венам. Кровь пульсирует в голове. На руках кровь.

Запах становится нестерпим. Она уже близко. Из окна сочится свет. Влажные тела сплетаются и распадаются. Вновь перекручиваются. Мышцы переплетаются. Сочится пот. Запахи смешиваются. Свой и чужой. Это невозможно терпеть. Жжет. Страшно жжет изнутри. Красный свет, красный жар. Красная боль располосовала грудь и живот, ухнула вниз, выжгла все.