Кролик разбогател

— В тысячу раз лучше. Социальное обеспечение — это крохи, которые выдают нахлебникам, ты же никогда не увидишь ни пенни из того, что заплатил. А по плану «Кеога» каждый год из налога изымается до семи тысяч пятисот долларов — эти деньги просто откладываются с нашей помощью. Обычно мы предлагаем в зависимости от обстоятельств... сколько у тебя иждивенцев?

— Двое, если не считать жену. Мой сын Билли окончил колледж и сейчас изучает в Массачусетсе зубоврачебное дело.

Ронни присвистывает:

— Ух ты, ну и умен! Ограничил себя одним отпрыском. Я вот посадил себе на шею целых троих и только последние два-три года почувствовал, что твердо стою на земле. Старший мальчик, Алекс, занялся электроникой, а среднего, Джорджи, с самого начала пришлось поместить в специальную школу. Дислексия. Я никогда об этой болезни не слыхал, но теперь, прямо скажем, наслышан. Ни черта не может понять из написанного, а по разговору никогда этого не подумаешь. Так язык подвешен, что в один миг меня обставит, а вот понять ничего не может. Хочет быть художником, Бог ты мой! На этом же не заработаешь, Олли, ты это знаешь лучше меня. Даже когда у тебя один ребенок, все равно не хочется, чтобы он голодал, если с тобой или с твоей женушкой вдруг что случится. В наши дни и в наше время, если у человека жизнь не застрахована на сто — сто пятьдесят тысяч, он просто не реалист. Да одни приличные похороны стоят четыре-пять косых.

— М-да, ну...

— Давайте на минутку вернемся к «Кеогу». Мы обычно рекомендуем соотношение сорок на шестьдесят, сорок процентов от семи тысяч пятисот идут прямо на страховку, которая обычно составляет около ста тысяч — при условии, что ты пройдешь экзамен. Ты куришь?

— Случается.

— Хм. Что ж, дай-ка я вызову тебе доктора, который тебя хорошенько обследует.

Олли говорит:

— По-моему, жена собралась уходить.

— Не вкручивай мне, Фостер.

— Фоснахт.

— Не вкручивай. Сегодня же субботний вечер, милый. У тебя что, шило в заду, что ли?

— Да нет, просто моя жена... ей завтра утром надо идти на какое-то собрание против атомных испытаний в универсалистской церкви.

— Ничего удивительного в таком случае, что она так окрысилась на Папу. Я слышал, Ватикан и Три-Майл-Айленд — одна шайка-лейка, спросите нашего друга Гарри. Олли, вот моя карточка. Могу я получить вашу?

— М-м...

— О'кей. Я знаю, где вас найти. Рядом с порнокиношкой. Я зайду. Это не ерунда, вам действительно следует послушать, какие предоставляются возможности. Люди говорят, экономика сдохла, но она вовсе не сдохла — там, где я сижу, она процветает. И люди просят им помочь.

Гарри говорит:

— Прекрати, Рон. Олли хочет уйти.

— Ну, собственно, не я, а Пегги.

— Иди! Иди с миром, милый. — Ронни поднимается и пухлой рукой делает знак креста. — Бог да хранит Америку, — произносит он с сильным иностранным акцентом так громко, что Пегги, разговаривающая с Мэркеттами, чтобы немного загладить свою неловкость, оборачивается. Она тоже ходила в одну школу с Ронни и знает, какой он гнусный остолоп.

— Господи, Ронни, — говорит ему Кролик, после того как Фоснахты ушли. — Зачем надо было все это городить!

— А-а, — произносит Ронни. — Мне хотелось посмотреть, сколько дерьма он может съесть.

— Собственно, я и сам никогда его не жаловал, — признается Гарри. — Он так плохо обращается со старушкой Пегги.

Дженис, советовавшаяся с Тельмой Гаррисон по поводу чего-то, одному Богу известно чего — может быть, их паршивых детей, — услышав это, поворачивается и поясняет Ронни:

— Гарри спал с ней много лет назад, поэтому он не терпит Олли. — Ничто так не растравляет старые раны, как спиртное.

Ронни хохочет, чтобы привлечь всеобщее внимание, и хлопает Гарри по колену:

— Ты спал с этой толстой косоглазой хрюшкой?

Кролик мысленно видит тяжелое стеклянное яйцо с запечатанным в нем пузырьком воздуха, что лежит в гостиной мамаши Спрингер, ощущает его гладкую поверхность в своей руке и представляет себе, как он разворачивается, шмякает им по упрямой тупой башке Дженис и тем же ударом проламывает розовую башку Гаррисона.

— В то время это меня вполне устраивало, — признается он и вытягивает ноги поудобнее, готовясь просидеть так весь вечер.

После того как Фоснахты уехали, в комнате словно стало легче дышать. Синди, хихикая, говорит что-то Уэббу, прильнув к его толстому серому свитеру в своей свободной арабской хламиде, — ну прямо влюбленная пара, позирующая для рекламы отдыха за границей.

— А Дженис в ту пору сбежала к этому паршивому греку Чарли Ставросу, — объявляет Гарри всем, кто готов его слушать.

— О'кей, о'кей, — говорит Ронни, — можешь нам об этом не рассказывать. Мы все это слышали, это истории с бородой.

— А не с бородой, лысый ты хам, то, что я сегодня распрощался с Чарли: Дженис и ее матушка выставили его из «Спрингер-моторс».

— Гарри нравится так это изображать, — говорит Дженис, — но Чарли сам этого хотел.

Ронни не настолько одурел, чтобы не понять, что к чему. Он склоняет голову и смотрит на Дженис — Гарри видны его пушистые белесые ресницы.

— Ты уволила своего бывшего дружка? — спрашивает он ее.