Кромешная ночь

Да и вообще, второпях легко можно что-нибудь напутать. К здешней работе я ведь толком еще не притыркался. С таким разнообразием составляющих и способов измерения их количества не надо быть особенно небрежным, чтобы чего-нибудь положить слишком много, а другого чего-нибудь недовложить. Главное, ошибку обнаружить будет невозможно, пока не выйдет из печи конечный продукт, который окажется вдруг твердым, как кирпич, или упругим, как резиновая подметка.

Поглядев на дверь морозильной камеры, я непроизвольно вздрогнул. Ну да, там мороз. И что из этого? Не обязательно же там торчать подолгу в один присест, комплектуя сразу все ведра, как я это сделал в первый раз. Можно брать с собой по одному и не валандаться там больше пяти минут. Выходить, брать следующее и заходить снова, опять ненадолго. Зачем торчать до полного промерзания, пытаясь сделать всю работу сразу?

Да ясно же зачем. Не вдруг, но все-таки я в этом себе признался. Проклятый этот закут действовал угнетающе — вплоть до мурашек. Все дела, связанные с морозильной камерой, хотелось закончить как можно скорее. Еще и тихо там до жути. Услышишь что-нибудь, дернешься и тут же осознаешь, что ты это сам — или сглотнул, или в коленке у тебя щелкнуло, вот все, что ты услышал.

А дверь такая толстая, что даже заведомо незапертая кажется тяжелой, как надгробие. И без конца оглядываешься на тот совок — на месте ли, к тому же в полутьме все серое, сливается; два раза глянешь, три, а все не уверен.

Вот если бы можно было оставлять дверь открытой настежь! Но нельзя. Кендал велел стараться щель в двери оставлять поуже. Иначе какая же это будет морозилка!

Я кашлянул, чуть не закашлялся всерьез, но подавил позыв. Бацилла уже не активна, в этом я был уверен, но все же хорошо, что не пришлось оформлять медицинский допуск.

Бросил на пол хабарик, затоптал и просмотрел карты замесов на выпечку. Здесь и составы посложнее остальных, хлебных, и мука требуется особая — ее, значит, тоже надо будет взвешивать.

Если с этим не поторопиться, — а уж придется, видимо! — проковыряюсь, пожалуй, до хренова заговенья.

Вынул из кармана совок. Потянул на себя дверь холодильной камеры, вошел. Прислонил совок рукоятью к косяку и торцом двери плотненько прижал. Потом повернулся к чертовой штуковине спиной и взялся за дело.

Всего надо было набрать составляющих для восьми замесов. Я решил наковырять на два, выйти наружу и добавить к ним сухие составляющие. Потом вернуться, закомстрячить еще два и так далее, пока не закончу. Что же касается чувства, которое меня охватывало в этой камере, то я с ним знал, как разобраться. Есть простой и действенный способ. Бегающим по спине мурашкам надо решительно сказать «хватит!» и прекратить оглядываться на дверь каждые семь секунд.

Приступив к делу, я поставил на рабочий стол две бадейки, к каждой прислонил соответствующую карту замеса и принялся отмерять, наливать и взвешивать. Мурашки жути так и остались при мне, но я им не поддавался. Ни разу я не взглянул на дверь.

Работа двигалась довольно споро. Сперва как будто незаметно, но глянешь на часы — что ж, весьма и весьма. Два первых замеса в их скоропортящейся части я составил, вынес наружу, добавил муки, вернулся в камеру.

Сделал еще два и еще. Начал работу над четвертой парой. Последней, которую оставалось укомплектовать.

Покончил и с нею, но времени на нее ушло как будто бы побольше, чем на те, прежние. Казалось, не отделаюсь от нее никогда. В конце концов я все же и ее доконал и вставил карты замесов в специальные гнезда у краев бадеек.

Потом я их поднял, развернулся и пнул дверь.

Сперва я толкнул ее легонько. Легонько, потому что не мог заставить себя толкнуть сильнее. Надавил пальчиком, поскольку если бы я сделал что-то большее, если бы нажал сильно, а она бы не подалась…

Но вот я приложился решительней, чуть-чуть решительней. Потом еще энергичнее и еще.

И вдруг поймал себя на том, что уже не толкаю — сильно или еще как-то. Я бьюсь в нее, бросаюсь на нее всем телом. При этом все еще держу в руках бадейки (на кой черт, непонятно), и из них все выплескивается на пол и на меня. И бьюсь об дверь, словно пытаясь проломить насквозь. Прыгаю, поскальзываюсь и оступаюсь. В результате плюхнулся брюхом об пол.

Хлобысь — и дух вон. Лежу, такой весь плоский, будто спущенная шина. Задохнулся, чуть не блеванул, но обошлось всухую. Встать не могу, корячусь, голова раскалывается, обхватил ее руками, пытаясь так сдавить, чтобы утихла боль. Через какое-то время дыхание вернулось и рассеялась муть перед глазами.

Пригляделся. Дверь плотно закрыта.

Совка на месте нет, внутрь камеры он тоже не завалился. Кто-то его убрал.

15

На меня напал смех. Ухватившись за стол, я поднялся на ноги. Смеялся и смеялся, отряхивая одежду от всякой гадости, которая к ней пристала и липла к пальцам, тягучая и мерзлая.