Крона огня

– Да, я и ранее предполагал, что Эйа решил принять сторону хаммари, а поговорив с Брунгильдой, почти уверился в этом. Теперь же, когда послушал Карела… Должно быть, древний творец, некогда обучивший первых людей ремеслам, давший им знания о земле и воде, чрезвычайно недоволен, как бы так выразиться, незаслуженной отставкой. А может, и еще чем-то. Если прибавить к этим предположениям тот непреложный факт, что нынешние малоцивилизованные люди наивно почитают властителя земных недр врагом рода человеческого… Полагаю, от этой обиды он и решил объяснить неразумным, кто тут истинный хозяин. То есть попросту стереть людей с земной тверди. Вопрос, что он дальше собирается делать с хаммари? Но не будем пытаться разрешить все загадки сразу.

– Точно, – веско подытожил Карел. – Надо идти Фрейднура спасать.

– Если так пойдет – как бы всем от него спастись?! – безрадостно хмыкнул Лис. – Бастиан, ты уверен, что все так оно и есть?

– Я же сказал, это лишь гипотеза, но известные нам факты в нее ложатся очень хорошо.

– Факты у него ложатся! Хорошо еще, мы тут сами пока не полегли, но сколько этот бонус продлится – тут прогнозы смутные. Темна вода во облацех. Одно ясно. Выходит, Карел прав. Нужно спасать Зигмундыча, пока ему мозги не промыли. Знать бы еще – как?!

– Нет жизни, кроме как от Господа, нет служения, кроме воинского, – еще в детстве поучал любимого сына, ясноглазого Шарля, могущественный отец. – Монах служит Богу мечом веры; крестьянин что ни день сражается с нуждой, заботясь о богатом урожае; охотник рискует жизнью, уходя в чащу за добычей; ремесленник, торгаш – все бьются за место под солнцем. Но воин – превыше их всех, он служит Господу, сражается с нуждой и вечно в схватке против супостатов, покусившихся на его мир.

Этих слов Шарль из Люджа не заучивал. Они составляли основу его души, направляли его мысли и поступки. То, что судьба обделила его, лишив права открыто и прямо именовать вельможного Пипина Геристальского своим отцом, лишь подбросило дров в неуемный пламень его честолюбия. Что ж, всякий, рожденный в порфире, может усесться на трон, но и кошка, промышляющая крысиной ловлей, привольно располагается на нем в отсутствие достойного хозяина. А в отсутствие кошки – и наглая крыса способна взобраться на священное место помазанника божьего.

Так велика ли доблесть – родиться с венцом кесаря на голове? То ли дело самому, по праву сильного и достойного, принять власть из трясущихся рук никчемного правителя!

То, что Дагоберт именно таков, Шарль убедил себя еще до знакомства с молодым кесарем. Да и как могло быть иначе? Чужак, занявший место государя благодаря лишь нелепой случайности да силе далеких предков, – как может он быть достоин золотого венца? Он, сын майордома, будет не таков!

В том, что его ждет трон, Шарль не сомневался. Он знал о замыслах отца и втайне молил, чтобы они, по воле небес, сорвались. Чтобы Пипин, как и прежде, был жив и здоров, но трон – пусть трон останется как есть. Он, презираемый высокомерными баловнями судьбы «геристальский бастард», не должен унаследовать власть, а только сам, только собственной рукой взять ее. Потому что править может лишь достойнейший.

Храбрость юного кесаря на поле боя несколько поколебала его уверенность, но все же этот молчаливый, даже угрюмый юнец вызывал у него плохо скрываемую неприязнь. И отнюдь не только у него. Властителя должны любить и бояться. И бояться больше, чем любить.

Дагоберт не вызывал страха, разве что непонимание и опаску. При взгляде на его неподвижное лицо, холодные и в то же время горящие внутренним огнем глаза всякого брала оторопь. Кому такое понравится? Так что и особо теплых чувств к нелюдимому монарху никто при дворе не испытывал. Но тот правил, не замечая и не жалуя подданных, спокойно и вдумчиво, нимало не заботясь о том, чтобы кому-либо нравиться.