Кронштадт - Таллин - Ленинград (Война на Балтике в июле 1941 - августе 1942 годов)

Политотдел помещается в уже знакомом мне месте. Вход с четвертого подъезда. Пришли ровно в 13.15. Прошли по знакомым мне коридорам, нашли нужную комнату, заняли очередь и уселись в уголке. Перед нами проходят вступающие в ряды ВКП(б).

Вскоре вызвали нас с Кузнецовым. Вошли. Большая комната, по стенам шкафы, в левом углу три койки, посредине стол для приема. В заднем углу высокое бюро. За средним столом, на котором я первым делом заметил "Морской сборник" за сентябрь 1941 года, сидит батальонный комиссар - председатель партийной комиссии.

Посмотрел он мои дела, какие-то бумажки и спрашивает у Кузнецова: "Вы все-таки решили его исключить из комсомола?" "Да, комсомольское собрание и бюро постановили: исключить".

(Ну, никаких следов не осталось а памяти ни об этом собрании, ни о бюро. Начисто вылетели из головы. Но дневник - "вещдок", значит, было такое "мероприятие").

"А вы знаете, за что вас исключают из комсомола?" - спрашивает он меня. "Нет, говорю, только догадываюсь". "Ну, так вот, возьмите все это, посмотрите и вот здесь напишите, что вы считаете неверным, а я пока другими займусь".

Взял я все бумаги и начал их рассматривать. Посмотрел выписку из протокола, в чем меня обвиняют и за что исключают. Там 5 пунктов:

1. За утерю винтовки. (Где и как я мог на корабле, а не в лесу, потерять винтовку - ума не приложу и вспомнить не могу).

2. За халатное отношение к своему заведованию.

3. За пререкания и критику командиров.

4. За получение 6-ти нарядов и трех суток ареста.

5. За отрицание своих проступков - исключить из рядов ВЛКСМ.

Я написал, что пункты 2, 3 и 4 отрицаю полностью. Просмотрел остальные бумаги - это мои характеристики от Попова (старшина батареи), Емельянова (секретарь комс. организации) и Быкова (был ком. батареи). Попов и Емельянов перечислили все 5 пунктов, которые были в протоколе, но ни одного фактического примера. Быков тоже подтверждает, что дал мне трое суток за ведение "нежелательного" дневника. Обрадовало, что нет характеристики моего командира орудия - Панова. Хотя он друг Попова, но, очевидно, отрицательную характеристику писать отказался.

Ну, мне больше писать нечего. Сижу и жду, когда освободится комиссар. А он объясняет одному младшему лейтенанту, подавшему заявление о приеме его кандидатом в члены ВКП(б), что его характеристика неправильна.

В характеристике полно таких слов, как "дисциплинированный", "исполнительный", "храбрый", "смелый", "мужественный", но нет ни одного фактического примера в подтверждение этих слов. "Пройдет некоторое время, говорит комиссар, - и для людей эти слова будут пустым звуком, а если бы были примеры - совсем другое дело". Я с ним полностью согласен.

Закончив рассмотрение дела мл. лейтенанта, комиссар сказал, что пойдет пообедать, а мне велел подождать. Через полчаса он вернулся, велел мне позвать Кузнецова, взял у меня бумаги и занялся мной. Я рассказал, в какое время и в какой обстановке у меня произошел случай с винтовкой, объяснил, почему отрицаю остальные свои "проступки".

"Вы знаете хотя бы один случай, когда Трифонов небрежно относился к своему заведованию, пререкался или критиковал командиров?" - спросил комиссар у Кузнецова. "Нет, - говорит, - я не знаю, но тут есть характеристики от его командиров". "В том-то и дело, что там у них ни одного факта, примера, а все пустые выражения, а этого недостаточно. С первым пунктом - утерей винтовки, я согласен. За это мы тов. Трифонова взгреем по заслугам, но валить на него все грехи нельзя, так что Трифонов вправе отрицать их, если их и не было".

"А за что вы получили 6 нарядов и 3-е суток ареста?" - спрашивает у меня комиссар. "Наряды за ту же винтовку, а арест за ведение дневника. Пока дневники передавали в Особый отдел, я сидел трое суток". "Почему так? Вести дневник и смотреть за собой не вредно. Каждый грамотный человек может вести дневник. А сейчас вы ведете его?" "Нет, - говорю, - мне не разрешили и старые отобрали". "Почему отобрали? Разве они не ваши? Или они вам не нужны? А кто их у вас отобрал? Где они сейчас?" Я ответил, что дневники отобраны по распоряжению старпома и что они здесь, в Особом отделе.

Комиссар попросил у меня комсомольский билет, велел минутку подождать и вышел. Вскоре он возвратился с моими дневниками. "Ваши?" "мои". Он бегло просмотрел их и спросил: "Так почему вы не ведете сейчас дневник? Ведь это полезная вещь".