Кронштадтский детектив

Погода и впрямь оказалась мерзопакостная! Холод, метель, а уж ветер просто с ног сбивал. Целый день мы во льдах провели: встретили трех рыбаков, спасли заблудившегося пьяницу, видели нерпу и лису. В попытке подстрелить последнюю учинили такую стрельбу, что из кронштадтского гарнизона нам на помощь выслали роту солдат. К их прибытию лиса благополучно сбежала, а мне пришлось объясняться с военными, только что отмахавшими пару верст бегом да во всеоружии. Побить не побили, всё-таки я – агент сыскной полиции и при исполнении, но очень хотели.

Впрочем, как говорится, нет худа без добра. Вместе с ними мы еще раз прочесали район поиска и поймали, наконец, беглеца. Или, лучше сказать, нашли. Этот болван прихватил молоток с собой, а пальто накинуть не догадался. Когда солдаты на него наткнулись, он уже так замерз, что был не в силах самостоятельно передвигаться. Больше часа у печки оттаивал, прежде чем смог хоть одно слово вымолвить.

В конечном итоге «молотобоец» оказался там, где ему самое место – в камере, а я с комфортом развалился в мягком кресле инспектора. В руках у меня был журнал с интереснейшей статьей на тему грядущего противоборства двух видов летательных аппаратов – легче и тяжелее воздуха, но глаза слипались и никак не хотели сконцентрироваться на строчках. Сон уже почти сморил меня, когда зазвонил телефон. Я снял трубку, сказал, что Ефим Кошин у аппарата, и узнал, что убили графа Рощина.

СНОВА ТАЩИТЬСЯ КУДА-ТО, пробиваясь сквозь метель, мне страшно не хотелось, но, как оказалось, убийца был столь любезен, что прикончил графа в теплом помещении. Точнее говоря, прямо на дому. Дом стоял на Павловской улице. От отделения до нее рукой подать, я бы за пять минут пешком добежал, но тут, словно почуяв серьезное дело, вернулся наш инспектор – Гаврилов Вениамин Степанович. Я доложил ему об убийстве, и он сказал:

– Ну что ж, Ефим, поехали.

Пришлось мне вновь заниматься поисками. На этот раз – приличного экипажа. В нашей-то карете только арестантов перевозить, чтобы заранее к своей тяжкой доле привыкали. Мне еще повезло, что наш парадный вход выходил прямо на Николаевский проспект, а там даже за четверть часа до полуночи хоть какое-то движение, да было.

Пробегав опять же пять минут, я сумел перехватить свободный экипаж перед самым носом у пузана в лисьей шубе. Извозчик, мерзавец, по случаю праздника и столь явной конкуренции вместо двадцати копеек слупил с меня полтинник. Пришлось заплатить. А куда деваться, коли кроме него никого нет?

Хотя, надо признать, домчал нас этот монополист с шиком. Мимо Гостиного двора мы пролетели вихрем. Пыль столбом не стояла, но пурга ее с успехом заменила. У Владимирского собора экипаж стремительно свернул на Павловскую, извозчик залихватски свистнул, и мы лихо подлетели к двухэтажному особняку песочного цвета.

Перед входом, как водится, толпились зеваки. В новогоднюю ночь их оказалось значительно меньше, чем собралось бы обычно, но и эта «традиция» не была сегодня забыта. Два десятка человек исправно пялились на темные окна особняка. Ни одно не светилось, и единственное, что сразу бросалось в глаза – разбитое стекло в крайнем правом окне на втором этаже.

На углу дома росло дерево. Без листьев я их не различаю, но стояло оно так монументально, так гордо расправило ветви – и это несмотря на весь снег, который на них лежал! – что я сразу решил: это может быть только дуб. Длинная и толстая ветка дуба вытянулась прямо под разбитым окном.

Впрочем, забраться через него в дом смог бы разве что ребенок. Особняк был старинный, с высокими и такими узкими окнами, что они невольно навевали ассоциации с бойницами. Это впечатление усиливали толстые рамы. К примеру, мне – а я довольно худощавый – пришлось бы их полностью выломать, чтобы протиснуться в окно.

Громко заржав, лошадь остановилась буквально в шаге от зевак, и наш извозчик бодро отрапортовал:

– Приехали, барин.

Из толпы послышались матюки в его адрес – судя по фразам: «Опять выёживаешься!», подобные сцены разыгрывались им не впервой, – но всё перекрыл зычный бас:

– А ну-ка, расступись! Живо! Кому сказал?!

Этот голос был мне знаком. Я закрутил головой и заметил на крыльце городового Матвеева. Он стоял там, точно капитан на мостике, и строго покрикивал на тех, кто замешкался. У Матвеева не забалуешь. Особенно в праздники.

Собственно, дежурства по праздникам вообще мало кто любил, но Матвеев – больше всех прочих, вместе взятых, и у него были на то все основания. Городовой всегда предпочитал проводить праздники в кругу семьи – с такой красавицей-женой я бы и в будни лишний раз из дому не вылезал! – и, соответственно, всякое правонарушение в праздничные дни воспринимал как покушение на свое семейное счастье. Другими словами, мог и тумаков отвесить, а рука у него была тяжелая.