Кропоткин

«Среди русских беженцев, чье возвращение в Россию будут всячески приветствовать с русской стороны до тех пор, пока свирепствует подводная война, но которого, когда он приедет, будут встречать не только с почтением, но и с энтузиазмом, есть один. Этот человек — Петр Кропоткин». Так начал свои размышления Брандес. Дальше он продолжал: «Со смерти Толстого в России не было более великого человека, да и при жизни Толстого Россия не имела более благородного человека, чем Кропоткин. Никто не пожертвовал для дела свободы больше, чем он. Никто не имел такого широкого образования, и никто с большей смелостью не выражал своих мыслей, которые многими не разделялись или не разделяются». Брандес вспомнил русских студентов, которым он читал лекции в 1902–1903 годах в Париже: «Мне не кажется, что у него много сторонников среди русской молодежи… Они преклоняются перед Марксом, и Кропоткин едва ли производил на них глубокое впечатление. Но его время еще придет… Мы уже можем обнаружить влияние Кропоткина на русскую революцию в том, что она с усердием выступала за восстановление, а не жаждала мести… (имеется в виду Февральская революция 1917 года. — В. М.). То, что революция вообще произошла, хорошо соответствовало учению Кропоткина. Никто яснее и с большим усердием не боролся против представления о том, что всякий прогресс должен происходить путем небольших, почти незаметных перемен изо дня в день, против теории эволюции, перенесенной из мира растений в человеческую жизнь… Но революция в природе так же закономерна, как и эволюция. Мы все развиваемся постепенно, но духовная жизнь каждого человека имеет свои революционные периоды. Ведь в природе незаметно изменяются климат и биологические виды, но в их изменении происходят внезапные революции. То же самое касается и общества. В природе Кропоткин всегда вновь находит свой анархизм».

Завершается статья Брандеса так: «Едва ли найдется лучший противовес тем учениям, которые восхваляют выравнивание и обращение в пыль, чем это учение, так что было бы желательно не только скорое возвращение Кропоткина в Россию… но и осознание русскими революционерами того, что в нем они имеют мыслителя, который глубже, радикальнее, плодотворнее Маркса, у которого Европа научилась всему, что было можно»^[82].

Либералы Европы и России в начале XX века воспринимали Кропоткина не как экстремиста. Может быть, одним из первых разобрался в кажущихся противоречиях взглядов князя-анархиста один из лидеров партии конституционных демократов (кадетов) Павел Милюков. Он приезжал к Кропоткину в Брайтон 10 февраля 1904 года, когда в Англию пришли телеграммы о нападении Японии на Порт-Артур, с которого началась Русско-японская война, предсказанная Кропоткиным. Милюков тогда понял, что в отличие от социал-демократов, готовых немедленно приступить к осуществлению своих революционных экспериментов, Кропоткин отодвигает свой анархический идеал в такую бесконечную даль, что между ним и его осуществлением образуется громадный промежуток, «в котором оставалось место и для самых смелых исторических конструкций — в будущем, и для житейского компромисса — в настоящем»^[83].

Статьей Георга Брандеса либеральная интеллигенция Европы, исключительно хорошо относившаяся к этому необычному анархисту, как бы проводила его на родину, так давно им покинутую. Теперь ему предстояла встреча с соотечественниками.

«Серебряный князь революции»

Я всецело в распоряжении родины. Я стар, но работать хочу и по мере моих сил работать буду…

П. А. Кропоткин, 1917

И в Европе, и в России Кропоткина относили к числу старейших русских революционеров. Еще в Англии в одном из интервью он сказал: «В совершившемся у нас перевороте нет ничего случайного. Его первыми предвестниками были декабристы девяносто лет тому назад… Революция у нас в России развивается целое столетие и возврат к прежнему… безусловно невозможен».