Крошка Доррит. Книга 1. Бедность

— Генри, — продолжала его мать, — своеволен и решителен; и так как эти люди, естественно, из кожи лезут, чтобы поймать его, то я питаю мало надежды, мистер Кленнэм, на благополучное окончание этого дела. Боюсь, что у этой девушки очень маленькое состояние; Генри мог бы найти гораздо лучшую партию; впрочем, он действует самостоятельно, и если я не замечу перемены к лучшему в самом непродолжительном времени, то принуждена буду покориться судьбе и ладить как умею с этими людьми. Я бесконечно обязана вам за ваше сообщение.

Она пожала плечами, а Кленнэм сухо поклонился. Затем, с краской на лице и видимым волнением, он сказал еще более тихим голосом, чем прежде:

— Миссис Гоуэн, я не знаю, как и приняться за то, что считаю своим долгом высказать, но тем не менее прошу вашего любезного внимания. Тут есть недоразумение с вашей стороны, огромное недоразумение, смею сказать, которое нужно устранить. Вы полагаете, что мистер Мигльс и его семья из кожи лезут… так, кажется, вы выразились…

— Из кожи лезут, — повторила миссис Гоуэн, глядя на него с холодным упорством и защищая лицо от огня зеленым веером.

— Чтобы поймать мистера Генри Гоуэна?

Леди спокойно согласилась.

— Ваше предположение совершенно расходится с действительностью, — сказал Кленнэм. — Мне известно, что мистер Мигльс крайне огорчен этим обстоятельством и изыскивает всевозможные препятствия в надежде положить конец этому делу.

Миссис Гоуэн свернула свой большой зеленый веер, слегка ударила Кленнэма по руке, а себя по улыбающимся губам и сказала:

— Ну да, конечно. Я так и думала.

Артур вопросительно посмотрел на нее, ожидая объяснения этих слов.

— Вы серьезно говорите, мистер Кленнэм? Неужели вы не понимаете, в чем дело?

Артур не понимал и заявил об этом.

— Видите, я-то ведь знаю моего сына и знаю, что это лучший способ поймать его, — сказала миссис Гоуэн презрительно, — и Мигльсы это знают не хуже меня. О, ловкий народ, мистер Кленнэм, очевидно деловые люди! Кажется, Мигльс служил в банке. Должно быть, он хорошо пользовался этим банком. Как видно, он умеет обделывать дела!

Слышать эти высокомерные слова, видеть, как она постукивает себя веером по губам, складывающимся в презрительную усмешку, было так оскорбительно для него, что он сказал очень серьезным тоном:

— Поверьте, сударыня, это несправедливое и совершенно лишенное оснований подозрение.

— Подозрение? — повторила миссис Гоуэн. — Не подозрение, мистер Кленнэм, а уверенность. Дело обделано мастерски, и, повидимому, вы тоже попались на эту удочку. — Она засмеялась и, по-прежнему постукивая себя веером по губам и качая головой, прибавила: — Не говорите. Я знаю, что подобные люди на все готовы ради такого почетного родства.

В эту минуту игра весьма кстати кончилась, и мистер Генри Гоуэн подошел к матери со словами:

— Матушка, не отпустите ли вы мистера Кленнэма; нам далеко идти, а время уже позднее.

Мистер Кленнэм встал, так как ничего другого ему не оставалось делать, а миссис Гоуэн отпустила его с тем же презрительным взглядом и постукиванием веера по губам.

— Вы имели чудовищно длинную беседу с моей матерью, — сказал Гоуэн, когда дверь затворилась за ними. — Надеюсь, что она не очень надоела вам?

— Нисколько, — сказал Кленнэм.

Они уселись в маленький открытый фаэтон и покатили домой. Гоуэн, правивший лошадьми, закурил сигару. Кленнэм отказался. Как бы то ни было, он был так рассеян, что Гоуэн снова заметил:

— Я боюсь, что матушка надоела вам.

Кленнэм встрепенулся, ответил: «Нисколько», — и вскоре опять погрузился в задумчивость.

Мысли его обращались к человеку, сидевшему рядом. Он вспоминал то утро, когда впервые встретил его на реке, вспоминал, как тот сбрасывал камешки ногой, и спрашивал себя: «Неужели он и меня сбрасывает с дороги с той же беззаботной жестокостью?». Не потому ли Гоуэн познакомил его со своею матерью, — думал Кленнэм, — что знал наперед, о чем она будет говорить с ним, и хотел таким способом предупредить и предостеречь соперника, не снисходя до личного объяснения? Или, если у него не было такого умысла, не хотел ли он позабавиться его волнением, помучить его? По временам нить этих размышлений прерывалась упреками совести, подсказывавшей ему, что питать такие подозрения, хотя бы мимолетные, — не значит держаться того прямого, честного пути, который он наметил для себя. В такие минуты его внутренняя борьба достигала крайнего напряжения, и, случайно встречаясь глазами с Гоуэном, он вздрагивал, точно нанес ему обиду.

Потом, глядя на темную дорогу и предметы, терявшиеся вдали, он снова предавался своим мыслям: «Куда мы стремимся, он и я, по темному жизненному пути? Что будет с нами и с нею в туманном будущем?». При мысли о ней в нем снова пробуждались укоры совести, и ему приходило в голову, что с ее стороны было бы даже нехорошо разлюбить Гоуэна и что, осуждая последнего так легко, он, Кленнэм, тем менее заслуживал ее расположения.

— Вы, очевидно, не в духе, — сказал Гоуэн. — Право, я боюсь, что матушка самым ужасным образом надоела вам.

— Нисколько, уверяю вас, — отвечал Кленнэм. — Это ничего, ничего!