Крошка Доррит. Книга 1. Бедность

После этого предисловия мистер Мигльс приступил к рассказу, — рассказу, известному нам наизусть и давно набившему нам оскомину. Рассказу о том, как после бесконечных проволочек и переписки, бесчисленных грубостей, оскорблений, невежественных замечаний милорды составили отношение за номером три тысячи четыреста семьдесят два, разрешавшее преступнику произвести некоторые предварительные опыты со своим изобретением за собственный счет. Как эти опыты были произведены в присутствии комитета из шести членов, причем двое из этих почтенных членов были слишком слепы, чтобы увидеть что-нибудь; двое из почтенных членов слишком глухи, чтобы услышать что-нибудь; один из почтенных членов слишком хром, чтобы подойти поближе, и один из почтенных членов слишком глуп, чтобы понять что-нибудь. Как прошли еще годы, с новыми грубостями, оскорблениями и невежественными замечаниями. Как после этого милорды составили отношение за номером пять тысяч сто три, в силу которого вопрос передавался на рассмотрение министерства околичностей. Как министерство околичностей с течением времени отнеслось к этому вопросу так, как будто бы он был поставлен вчера и решительно никому не известен до сих пор. Как изобретение было передано на рассмотрение трем Полипам и одному Пузырю, которые ничего не понимали в этом деле, ничего не могли понять в этом деле, ничего не хотели понять в этом деле и объявили, что это дело невозможное и неосуществимое. Как министерство околичностей, в отношении за номером восемь тысяч семьсот сорок, «не усмотрело поводов отменять решение, к которому пришли милорды». Как министерство околичностей, вспомнив, что милорды не пришли ни к какому решению, поставило дело на полку в архив. Как произошло окончательное объяснение с главой министерства околичностей сегодня утром, и как этот медный лоб, имея в виду дело вообще, и рассматривая его при данных обстоятельствах, и разбирая его с различных точек зрения, высказал мнение, что в отношении этого вопроса могут быть намечены только два пути: или оставить его раз навсегда, или начать всё с самого начала.

— После этого, — заключил мистер Мигльс, — я, как практический человек, схватил Дойса за шиворот, объявил ему, что он, очевидно, гнусный злодей, дерзкий нарушитель общественного спокойствия, и вытащил его оттуда. Я вытащил его за шиворот из министерства, чтобы даже швейцар мог видеть, какой я практический человек и как хорошо понимаю официальную оценку подобных личностей. И вот мы здесь.

Если бы жизнерадостный молодой Полип находился здесь, он чистосердечно объявил бы им, что министерство околичностей исполнило свою функцию; что дело Полипов — цепляться за национальный корабль, пока только есть возможность; облегчать этот корабль, очищать этот корабль — значило бы сбросить их с него; что они готовы на всё, лишь бы остаться на нем, и что если он пойдет ко дну вместе с ними, то это его дело, а не их.

— Теперь, — сказал мистер Мигльс, — вы знаете всё о Дойсе. Кроме разве того, — и это вовсе не улучшает моего настроения, — что он даже теперь не жалуется.

— Вы, должно быть, очень терпеливы, — сказал Артур Кленнэм, взглянув на Дойса с некоторым удивлением, — и очень снисходительны.

— Нет, — отвечал тот, — настолько же, насколько всякий другой.

— Но больше, чем я, готов побожиться! — воскликнул мистер Мигльс.

Дойс улыбнулся и сказал Кленнэму:

— Видите ли, я знаком с этими вещами не только по собственному опыту. Мне и раньше случалось их видеть. Мой случай не представляет ничего особенного. Со мной поступили не хуже, чем с сотней других, поставивших себя в такое же положение, не хуже, чем со всеми другими, хотел я сказать.

— Не думаю, чтобы подобное соображение утешило меня, если бы я очутился в таком же положении, но очень рад, что оно утешает вас.

— Поймите меня. Я не хочу сказать, — отвечал Дойс со своей ясной простодушной манерой, устремив взгляд в пространство и как бы измеряя его своими серыми глазами, — я не хочу сказать, что это может вознаградить человека за его труды и надежды, но мысль, что это можно было предвидеть заранее, доставляет некоторое утешение.

Он говорил тем спокойным, рассудительным тоном, какой часто замечается у механиков, привыкших разбирать и соразмерять всё как можно точнее. Этот тон был так же характерен для него, как гибкость большого пальца или манера время от времени сдвигать шляпу на затылок, точно рассматривая недоконченную работу и раздумывая над ней.

— Разочарован? — продолжал он, между тем как они шли в тени деревьев. — Нет, не думайте, что я разочарован. Оскорблен? Нет, не думайте, что я оскорблен. Всё это совершенно естественно. Но когда я говорю, что люди, которые ставят себя в такое положение, всегда подвергаются такому же обращению…

— В Англии, — заметил мистер Мигльс.

— О, конечно, я говорю об Англии. Когда они отправляются со своими изобретениями в чужие страны, получается совершенно другое. Оттого-то столько народа и отправляется туда.

Мистер Мигльс снова разгорячается.