Кросс по грозовым тучам

Ларский рассмеялся. Хитрый лис звонил не для того, чтобы просто поболтать или позвать его на рыбалку.

— Что ты от меня хочешь?

— Сам знаешь. Я утром описывал, как у нас горит задница. Ты отпустил изоморфа, хоть и под мобильным контролем. Сдал ему Граува, а я не получил ни строки.

— Из дырки от бублика ни строки не получается. Я просто позволил капитану поиграться в героя. С непредсказуемыми последствиями. А нужной тебе информации у меня нет.

— Но… хотя бы точка встречи, маршрут движения. Где они с инсектоидом вообще столкнулись?

— Это же растение! Оно не разбирается ни в картах, ни в звездах, ни в кораблях. Оно и к беседам не расположено. Просто куда-то летит, давит на красивые кнопки, дергает большие рычажки, напяливает на себя мишуру вместо одежды и жрет вкусняшку. Я допью коньяк и пришлю тебе отчет, Марра.

— Когда допьешь? Уж я-то знаю, что коньяк у тебя не кончается.

— Только это и радует в последнее время.

Контрразведчик пыхнул в задумчивости несколько раз, потом взялся рассматривать дымящуюся сигару, медленно поворачивая ее в пальцах.

— Жаль, что ничего у нас с тобой не вышло.

У нас. Как же! Таким тоном, наверное, говорили утомленные инквизиторы перед тем, как отправить ведьму на костер. Все-таки хорошо, что он встретил Марру в светлые времена космической сопричастности, планетарной безмятежности и торжества разума. А то бы горел сейчас в очищающем огне.

— Я удивился, Никита, что ты позволил изоморфу уйти с капитаном.

— Но ты сам…

— Я просил тебя вытрясти Флаа, Совбез велел держать его под колпаком и допрашивать. Они запретили сдавать землянина. Но ты все равно выбрал свой вариант. У тебя будут проблемы.

Марра держал руку с дымящейся сигарой на столе и, прищурившись, смотрел на Ларского. Ответа не было, оставалось только пожать плечами.

— Или не только твой вариант, но чей-то еще…

— Что ты хочешь сказать?

Контрразведчик пожевал губами и вдруг резко бросил:

— О чем ты говорил с Треллином на Канаверале?

— Что? При чем здесь Треллин?

— Не знаю. Ты скажи. Вы практически незнакомы, но болтаете перед отлетом. Потом Граув мчится к этой занозе в Дублин, болтается над океаном и приезжает к тебе. А ты нарушаешь распоряжение Совбеза. Интересная история, правда?

— Бред. Алексей Треллин не причастен к моему решению.

Марра затушил сигару в изысканной малахитовой пепельнице и покачал головой.

— Ошибаешься. Генерал-интендант причастен практически ко всему. К проблемам Штрауса, к капитану Грауву и изоморфу. Даже к запредельщикам.

— К Майклу Стэнли? — вспомнилась короткая история поножовщины, рассказанная Алексу им самим. — А к нему-то как?

Контрразведчик тяжело и печально вздохнул:

— Вопрос не как, а зачем. Пришли мне отчет о допросе до утра, Никита.

Изображение пропало.

Алексей Треллин и Майкл Стэнли. Ядовитая неугомонная задница и романтик, мечтающий отдать жизнь во имя величия человечества. Что может быть общего между ними? И при чем здесь Тим Граув?

Чем лучше и безопаснее чувствовало себя человечество в космосе, тем чаще появлялись такие люди, как Майкл Стэнли. Для них уют планеты, мощь Федерации, защищенность Дальних Пределов, возможность остаться в живых даже после самой кровавой мясорубки — признак деградации общества. Грядущей гибели человечества. Которое потеряло великую цель своего существования. Безоглядные максималисты.

Ларский мог понять, как они думают, но все их рассуждения казались бредовой горячкой романтиков. Папочки и мамочки не научили детей получать удовольствие от кинофильмов, книжек и водных каруселей. И те записывались в прогрессоры и отправлялись в жуть запредельного космоса. К горизонтам разума.

Конечно, своеобразная правда в их суждениях существовала. Долгие тысячелетия человечество занималось выживанием. Сначала расчищало место в природном мире на одной из самых уютных планет. Затем народы и государства дрались друг с другом за главенство и единоличное право на существование. Не имея возможности дотянуться до космоса, люди находили угрозы и опасности на собственной планете. Если не находили, то создавали сами.

Позже технологии шагнули вперед, давая возможность высунуть нос из атмосферы и освоить солнечную систему. В двадцатом веке древний мир кончился, и наступила эпоха вычислительных машин и античности — самое сумбурное, кровавое и фантастическое время. Время великих трагедий, ярчайших открытий и бесконечно долгого топтания на одном месте. Даже прорывные технологии не могли тогда сдвинуть с места махину человеческой ограниченности.