Крот Камня

— Только сейчас я понял, что у меня есть родина, где кроты будут рады продолжить начатое до них, узнать побольше о жизни своих предков. Я больше не покину Данктон, Спиндл, никогда в жизни, даже если сам Крот Камня призовет меня! Здесь теперь мое место, и я верю, что в эти тоннели еще вернутся и вера, и надежда. А к Камню мы скоро пойдем. Если кроты не в состоянии жить мирно в такой системе, как эта, где же они вообще могут жить?

Здесь наша миссия, Спиндл, и мы выполним ее. Будем действовать убеждением, а не когтями и зубами. Начнем записывать все, что знаем, и научим грамоте других. Будем спокойно размышлять в тишине. Конечно, эта тишина не сравнится с Безмолвием Камня, но и она принесет пользу здешним кротам.

Мне кажется, Спиндл, горе, которое я испытал в Верне, и боль, которая до сих пор мучает меня почти постоянно, будут напоминать мне о боли всех кротов, оторванных от своей родины и от близких и вынужденных против своего желания пускать в ход когти. Конечно, нельзя всю жизнь прожить в мечтах, забыв, где ты находишься на самом деле. Мы должны спокойно и постепенно научить нынешних обитателей Данктона любить свой дом.

Эти ослабевшие лапы, эти когти, когда-то такие крепкие, — Триффан приподнял правую лапу и печально посмотрел на рубцы и искривленные когти, — снова научатся писать. Завтра и начнем, Спиндл. Но прежде всего мы пойдем к Камню, чтобы поклониться ему и возблагодарить его.

Скоро придет Крот Камня, и я молюсь, чтобы нам было позволено увидеть его. Звезда возвестила о Пришествии, многие ее видели, многие, как и мы сейчас, ждут начала новой жизни.

Каждый крот пойдет своей дорогой и каждый найдет свое. Кроты должны жить, зная самих себя, любя ближнего, относясь с уважением к месту, где они живут. А это значит — никаких драк, резких, необдуманных слов, безграничной уверенности в собственной правоте. Итак, завтра…

Завтра началось той же ночью. Пока Триффан спал, Спиндл записал сказанное им на куске коры. Так было положено начало книги, которую историки называют «Летописи Болотного Края».

Глава пятнадцатая

Той же ночью в Данктонском Лесу выпал глубокий снег. Мягко и неслышно ложился он на черные ветви деревьев и тяжело падал на землю. Вместе с чистым пушистым снегом Данктонский Лес покрыла особая тишина, ознаменовавшая возвращение Триффана.

Под прикрытием снега Триффан и Спиндл смогли отправиться к бывшей Линии Обороны Болотного Края, где когда-то скрывался Скинт со своим отрядом. Только Хей знал, куда они пошли. Ни кротам, ни другим обитателям леса не были известны эти ходы. Все там осталось таким же, каким было при Скинте.

Здесь Триффан мог на время укрыться от чужих глаз. Здесь они со Спиндлом положили начало времени, которое позже станет известно как Эра Великой Письменности, чего так давно жаждал весь кротовий мир. Один из них был летописцем, обученным самим Босвеллом, другой — грамотным кротом, не посвященным, но, несомненно, отмеченным Камнем. Спиндл писал о Комфри и Тайм, Старлинг и Бэйли, о Хоуме и бесстрашном Мэйуиде, чтобы кроты будущего знали, какими были кроты прошлого и как сложились их жизни.

Спиндл занимался составлением библиотеки, как он уже делал это раньше в Древней Системе, в Хэрроудауне и в других местах.

Суровый февраль принес в Данктонский Лес смерть и отчаяние. Триффан и Спиндл не видели этого, но Хей рассказывал им обо всем. Холод парализует волю к жизни, и многие кроты, хотя и казались еще крепкими, погибли. А новые не пришли.

К концу февраля, когда в системах обычно наступает оживление, кроты начинают брачные игры и думают о будущих детях, в ходах Данктона царила мертвая тишина. Казалось, в них навеки поселилась зима. Снег превратился в ледяную корку, испещренную следами лис и шершавую от клочьев коры, упавших со старых деревьев.

Если где-нибудь над кротовьим миром и светило солнце, оно редко проникало в Данктонский Лес и никогда не показывалось в Бэрроу-Вэйле, бывшем когда-то сердцем системы Ребекки и Брекена. Входы во все тоннели были завалены снегом, кроты сидели под землей и ждали весны. Надежды на потомство у них уже не было.

Изможденные кроты и кротихи соединялись друг с другом, издавая крики не наслаждения, а отчаяния. Они были больны, а значит, бесплодны. А землю покрывала ледяная корка, и ветер пробирал до костей.

Наступил конец февраля. Триффан и Спиндл продолжали свой труд, окруженные страданием и горем. Они как раз вписывали сейчас в свою летопись самые темные страницы: о Вене, о диких бесчинствах грайков, о Руне. Дни летописцев разнообразили лишь тайные приходы Хея. Правда, он приносил лишь печальные вести о системе, лишенной будущего, скованной морозом и льдом.

Однажды Хей пришел, как раз когда Триффан делал записи, и потому долго беседовал со Спиндлом наедине: