Крот против оборотня

Посольство входило в Киев через Красные ворота. Мастеровой люд побросал свои клети и высыпал на улицу, детвора сновала между ногами и показывала пальцами на худого, горбоносого старика, ехавшего впереди процессии на муле. Впалые щеки, выбритые до синевы, только увеличивали впечатление о его худобе и аскетичности. Глубокие морщины вокруг плотно сжатого рта делали лицо надменным, чужим.

Путислав наехал на лагерь на рассвете, когда посольство облачалось перед последним переходом до Киева в парадное. Рассыпав свою сотню по лесам и пригоркам, как псов во время волчьей охоты, он строго приказал, чтобы ни один смертный не приблизился на полет стрелы к иноземцам. Сам же Путислав ехал сбоку поодаль и поглядывал на католического священника.

Вот и свершилось. Увезут голубушку ненаглядную в чужие земли, и более ее не видеть, голоса ее не слышать. Грудь сотника теснила тоска, но внешне он ничем не выдавал потаенных чувств и мыслей. Был прям, крепок, как молодой дубок, который и ветры не гнут.

Предупрежденный князь Ярослав, задрав бороду и прищурив глаза, мерил шагами парадную залу, убранную для приезда великого посольства. Решалась судьба не только его младшей дочери, решалась судьба Киевской Руси, ее влияния в большой политике. Готовы, ой как готовы породниться короли французские, польские, норвежские с русичами, с истинными царями, что правят от Северного моря до южного, а теперь и с Русью христианской. Много трудов положено ради всенародного крещения, ради приобщения к великой истинной вере, ради искоренения язычества. И трудов положено много, и голов. А иначе как?

Он сидел в глубоком массивном золоченом кресле в собольей шапке, подавшись всем корпусом вперед, и смотрел, как через широко распахнутые двери в залу входили послы. Первым шел епископ шалонский Роже, на которого бездетный тридцатидевятилетний король Генрих возложил эту миссию.

Ярослав колючим взглядом прошелся по лицам бояр и тысяцких, знатных киевлян, приглашенных на большой прием. Двое половецких послов о чем-то шептались, цокая языками. Притихли, степняки! То-то же!

Путислав стоял в середине у окна, как и положено было по его положению. И близок к князю, но не советчик. Заскочив к себе, он успел сбросить тяжелую бронь, умыться с дороги, поменять сапоги на праздничные, обшитые красным сафьяном. Саблю нацепил с каменьями, князем даренную. Сейчас он стоял и смотрел на иноземцев, а скулы его ходили ходуном.

Представление было долгим. Потом дарили дорогие подарки, заверяли в великой дружбе и любви друг к другу. Епископ, скрипучим голосом говоривший на латыни, под зычный перевод толмача стал восторгаться красотой княжны Анны и просить у князя Киевского руки дочери для своего короля. Путислав стоял как в тумане, все еще надеясь на чудо. Точнее, не надеясь, а просто повторяя про себя, чтобы Ярослав отказал инородцам-сватам.

Но чуда не произошло… Рискуя заслужить гнев князя, он покинул парадную залу и вышел во двор. Пнув подвернувшуюся под ноги курицу, почти добежал до своего терема, могучим ударом кулака распахнул тяжелую створку в воротине. Срывая на ходу пояс с саблей, праздничные одеяния, взбежал в горницу, по обыкновению увешанную по стенам орудием и доспехами, добытыми в походах и схватках. Сорвал со стены прямой меч и изрубил немецкую броню, висевшую на дубовых козлах.

Вбежавший на шум дворовый люд замер в дверях, глядя со страхом. Путислав отшвырнул меч, обернулся с перекошенным от гнева лицом и крикнул так, что в окнах стекла задрожали:

– Что надо? Вон все! Никого не видеть…

Ушел к себе, с ходу упал на постель и замер, как мертвый, стиснув голову руками. Знал, что ничего не изменить, знал, что завтра снова будет готов ко всему, хоть своими руками в чужие руки отдать. Так надо, все понимал, но совладать с собой трудно горячей голове, молодому сердцу. Завтра – не сегодня, до завтра еще дожить надо… Аннушка, голубушка…

Глава 7

С Борисовым Антон встретился на конспиративной квартире почти на час позже, чем они договаривались. Дважды у него возникало подозрение, что за ним ведется слежка, и оба раза ему приходилось очень ненавязчиво и аккуратно уходить, проверяясь. Главное, не показать раньше времени, что ты ее обнаружил. Пока наблюдатели находятся в неведении, никаких дополнительных мер они принимать не будут. Но если зародится подозрение, что ты слежку заметил, то система мгновенно усложнится. Может усложниться до такой степени, что заметить слежку станет почти невозможно.

Антон все это знал очень хорошо, знал, как можно вести наблюдение несколькими сменяющими друг друга бригадами, как можно вести его с помощью технических средств. Будь ты хоть семи пядей во лбу, а хорошо подготовленный противник тебя обязательно переиграет. Поэтому он изо всех сил демонстрировал безмятежное состояние духа и радужное мировосприятие. А то, что его потеряли в гипермаркете наблюдатели, если таковые и были, то дело вполне допустимое. С их стороны. И второй раз тоже. Они же могли не знать, что из офисного центра есть второй выход и что он был открыт.