«Крот» в окружении Андропова

И вновь вокруг Фишера разгорелись страсти. МГБ согласилось с предложенным КИ вариантом о целесообразности направить Вильяма Генриховича на нелегальную работу за кордон. Однако руководство МГБ настаивало на том, чтобы за кордоном Фишер сконцентрировался на проверке и совершенствовании системы радиосвязи рассредоточенных в Европе и США разведывательно-диверсионных групп на случай развязывания войны против Советского Союза. Подчеркивая важность этой задачи, руководство МГБ настаивало на нецелесообразности обременять Фишера работой с прочими нелегалами, не подвергать его «неоправданному риску». Точка зрения КИ как раз и сводилась к тому, что Фишер должен быть ориентирован прежде всего на руководство несколькими нелегальными резидентурами, занимавшимися решением важных политических и научно-технических проблем. Прийти к единому мнению сторонам так и не удалось. Тем не менее в конце 1947 года было принято решение о выводе «Марка» (псевдоним Фишера) за кордон с целью оседания в США.

Незадолго до наступления 1948 года из Франции в Канаду с американским паспортом перебрался некто Эндрю Кайотис, который вскоре нелегально пересек канадско-американскую границу и поселился в нью-йоркском районе Бруклин по документам свободного художника и фотографа Эмиля Роберта Голдфуса. Свою студию он арендовал на Фултон-стрит, 252.

«Марк» прибыл в США в тяжелое для советской разведки время. Маккартизм, «охота на ведьм», шпиономания, оголтелый антисоветизм — вот с чем он столкнулся в цитадели буржуазной демократии и свободного мира. Набиравшая обороты «холодная война» не только осложняла и без того не простую агентурно-оперативную обета-новку, но и сказывалась на настроениях агентуры. Не случайно еще в Москве «Марка» ориентировали на то, что ему не следует полагаться на прежние источники информации, что необходимо заняться поиском новых конфиденциальных контактов, а попутно проверять тех, с кем советская разведка сотрудничала в 40-х и даже в 30-х годах. Ему предоставили право в каждом конкретном случае самому решать, с кем стоит возобновлять контакт, а с кем — нет.

В декабре 1948 года «Марк» установил связь с супружеской парой Морисом и Леонтиной Коэнами, через которых уже длительное время поступала ценнейшая информация по атомной проблематике. От них он узнал, что американские физики отказываются от дальнейшей передачи атомных секретов. Они вдруг прозрели и отныне смотрят на свои контакты с советскими коллегами как на элементарный шпионаж, а не научное сотрудничество. Исключение составил лишь Теодор Элвин Холл, «Персей», который так же, как и другие ученые Лос-Аламоса, начал сотрудничество с Москвой по причине «озабоченности американской монополией на атомное оружие». После личной встречи с Фишером в Нью-Йорке он еще некоторое время снабжал Леонтину Коэн секретными сведениями по оружейному плутонию и некоторым другим атомным секретам. Однако затем и он отказался от сотрудничества.

Через ту же Леонтину Коэн «Марку» удалось активизировать работу с агентом «Гербертом», кадровым сотрудником американских спецслужб. Через него, в частности, были получены копия законопроекта президента Г. Трумэна об образовании Совета национальной безопасности и создании ЦРУ, а также текст указания того же Трумэна о передаче ФБР от военной разведки функций по охране атомных бомб, реактивных самолетов и прочих секретных видов вооружений.

Активность и, главное, результативность усилий «Марка» были по достоинству оценены в Центре. В августе 1949 года он был награжден орденом Красного Знамени.

В сентябре 1950 года верные помощники Фишера супруги Коэны были вынуждены срочно выехать из США по нелегальному каналу в связи с реальной угрозой их ареста. Для Фишера это была серьезная потеря. Да и Коэны тяжело переживали вынужденную разлуку.

«С «Марком» работать было легко, — вспоминали они позже в Москве. — После нескольких встреч с ним мы сразу почувствовали, как постепенно становимся оперативно грамотнее и опытнее. «Разведка, — любил повторять Абель, — это высокое искусство. Это талант, творчество, вдохновение». Именно таким — невероятно богатым духовно человеком, с высокой культурой, знанием шести иностранных языков и был наш милый Мильт — так звали мы его за глаза. Сознательно или бессознательно, но мы полностью доверялись ему и всегда искали в нем опору. Иначе и не могло быть: как человека в высшей степени образованного, интеллигентного, с сильно развитым чувством чести и достоинства, добропорядочности и обязательности его нельзя было не любить. Он никогда не скрывал своих высоких патриотических чувств и преданности по отношению к России».