Кровь

Собаки нервно вертелись по берегу, бегая к воде и обратно к людям, вертя хвостами и тихонько повизгивая.

— Отсюда и двинемся,— сказал, весь дрожа от нетерпения Виноградов.

— Вместе или разойдемся?

— Разойдемся,— сказал Борисов, который любил охотиться в одиночку…

— Ну, ладно: вы туда, а мы сюда,— притворно равнодушно говорил Виноградов, приберегая лучшее место для себя.— Возле той рощи и встретимся, а лошади прямо туда и поедут.

Гвоздев уже зашагал по болоту, посвистывая своего Аякса. Борисов потянул за ним, но ближе к берегу. Сергей, вкладывая патроны в свою новенькую централку, нетерпеливо ждал Виноградова, отдававшего приказания Ивану, куда ему ехать и где ждать.

— Слушаю-с, хорошо-с, —  весело отвечал Иван на все приказания барина и тихо, шагом тронул лошадей вдоль берега,

—  Ну, идем,— сказал Виноградов.

И они пошли, глубоко увязая в мокрых кочках и зорко следя за белым Марксом, потянувшим впереди.

Вдруг что-то щелкнуло и дробью прокатилось над озером в дальней роще.

Виноградов и Сергей оглянулись.

Над зеленью болота легко расплывался голубоватый дымок, и отчетливо виднелись, точно нарисованные, фигурки Гвоздева и Борисова. Желтый Аякс, как клочок рыжей шерсти, скачками несся куда-то но кочкам.

— Ишь, как красиво, —  с восторгом заметил Сергей.

Но в это время Маркс сделал стойку и весь вытянулся в струну, поджав переднюю ногу и далеко вытянув оскаленную морду. Глаз его не было видно, но по белой коже натянутых, точно вросших в траву, ног отчетливо пробегала дрожь. И как будто такой же точно, неприятной и приятной в одно и тоже время, дрожью вздрогнули оба охотника и замерли, судорожно сжав ружья.

— Пиль![8] —  отрывисто шепнул Сергей, точно укусил воздух.

Маркс рванулся…

Что-то трепыхнулось, плеснуло, крякнуло, и две утки и один селезень с испуганным криком вырвались из-за кочек. Совершенно машинально, еще не отдавая себе отчета, и Сергей и Виноградов вскинули ружья и ударили. Сразу все вздрогнуло вокруг. Грохот выстрелов оглушил их самих, и дым затянул воздух. Раскатистое эхо гулом пошло по озеру, заглушая птичий гомон. Утка и сизый селезень, беспомощно кувыркаясь в воздухе, камнями шлепнулись в кочки, роняя пух и перья. А другая утка с диким ужасом понеслась через головы охотников по направленно к Гвоздеву. И тотчас же послышался с той стороны гулкий выстрел, и видно было, как кувыркалась убитая утка.

—  Маркс, пиль, апорт![9]— сбиваясь от оживления, кричал Сергей.

Маркс с горящими глазами и окровавленной мордой уже тащил к ним селезня, мертвая головка которого беспомощно болталась у него между зубами.

Утка была еще жива, и Маркс насилу поймал ее. Махая одним крылом и широко разинув от ужаса рот, она бросалась из стороны в сторону, пока Маркс не попал ногой на повисшее, разбитое выстрелом, крыло. Утка еще хотела защищаться и глупо бесполезно шипела на собаку. Но разгоряченный пес схватил ее прямо за голову и потащил, наступая лапами на крылья.

Вся грудь его была испачкана кровью, и, когда охотники прошли дальше, на измятой, истоптанной траве и в мутных взбаламученных лужицах виднелись пятна этой красной крови, валялись разорванные, расщипанные перья, и мягкий серый пух еще долго тихо кружился в воздухе.

Выстрелы следовали за выстрелами и дробно разносились по обе стороны болота. Измазанные кровью собаки опрометью носились по кочкам. И чем дальше подвигались охотники, тем больше оставалось на зеленой молодой траве пятен крови.

После каждого выстрела птичий гомон мгновенно утихал, но потом впереди опять слышались живые, радостные голоса. Позади же охотников, на пройденном ими пространстве, надолго воцарялась мертвая тишина и пустота.

Охота была удачная, и выстрелы не прекращались. Кувыркались подбитые утки; кулики и бекасы легко, точно прихлопнутые хлопушкой комары, валились в воду, беспомощно шевеля длинными ножками. Сизый дым длинными полосами тянулся по озерцу и тихо печально таял, умирал в чистом воздухе. Встревоженные цапли, махая широкими крыльями, снимались с места и без оглядки пугливо уносились подальше в глубь болота.

Охотники совсем не говорили друг с другом. Их лица горели, глаза блестели, шапки съехали на затылок. Убитая дичь их уже не занимала, они торопливо, как попало, совали ее в яхташи[10] и опять устремляли воспаленные, широко раскрытые глаза на собаку, которая окровавленной и слюнявой мордой тянула впереди.

С одной большой, старой уткой, только чуть пристреленной, желтый Аякс Гвоздева никак не мог справиться. Он хватал ее и за крылья, и за хвост, но она все вырывалась, оставляя у него в зубах клочья пуху и капли крови, и все кричала хрипло и отчаянно. Наконец, ее схватил сам Гвоздев. Но она была еще жива и все рвалась с неистовым криком.

Жажда жить в ней была так очевидна, что Гвоздев чуть ее не бросил, но, пересилив себя, взял ее за крылья и быстро и сильно ударил ее головкой о приклад. Из клюва брызнули капли крови, и утка так мгновенно замолчала, что Гвоздеву даже странно и неприятно показалось, будто и все вокруг замолчало.

«Вот скверная сторона охоты…» —  подумал он.