Кровь

Ван молчал, зная ответ, но не желая рушить иллюзия, которую позднее, можно будет использовать. Использовать его чувства, чтобы управлять.

– Мы не могли иначе! – наконец заговорив, твёрдо глядя в глаза сокамерника. – Нужно было попробовать. И попробуем снова. Придумаем что-нибудь. И… – закрыв лицо руками, не выдержав, зарыдал.

Проглотив ложку горячего супа, Миллер зажмурился, стараясь сдержать слёзы. Медленно прокатываясь по горлу, тепло вливалось в тело, облегчая страдания. Цвета стали ярче, замолчал нывший от голода живот, утихла дрожь в руках, и даже боль померкла. Ценой за хорошее самочувствие, стало презрение к себе. Не основывающееся на чём-то конкретном, размытое, состоящее из обрывков понятий, чужих догм и традиций. – Мы пируем, хотя не прошло и нескольких часов с её смерти. Мы греемся, пока она замерзает, выброшенная в снег. – Через силу затолкав в себя таблетки, блондин отставил поднос, с силой прижал ладонь к разболевшемуся виску.

Сжавшись в комок, обхватив себя руками, прикасаясь коленями ко лбу, Ван стиснул зубы, задавливая нарождающийся крик отчаянья. Короткий вдох, выдох, ещё один вдох, глубже и дольше первого, с болью в отбитых рёбрах и наконец…

– Убейте его!!! Отомстите за нас. Как только сможете, убейте это уёб… – сорвавшийся, крик перешёл в судорожный кашель. – Я знаю вы слышите. – лишь с половиной от прежней уверенности и громкости. – Остаётесь лишь вы. – сиплым полушёпотом, переходящем в кашель.

Холодная и тёмная, ночь полнилась страданиями. Болью в почках и печени, костях и мышцах. Столь сильная мигрень, что отдавалась в зубах. Толчками проступая на коже, холодный пот пропитал одежду. Бешеный ритм сердца, гул в ушах, общая слабость. Если бы ему предложили получить удар в голову, от эминитого боксёра, славящегося своими нокаутами, раздумья не заняли бы и секунды. Перевернувшись, он несколько раз приложился головой об пол. Достаточно сильно чтобы его рассечь, но не достаточно, чтобы потерять чувства.

Выгибаясь и сжимаясь, хватая ртом воздух и задерживая дыхание, кролик провёл большую часть ночи в борьбе. Только ближе к утру, окончательно утратив резервы к сопротивлению, обмякнув, упав в промежуток между коматозным сном и дрёмой. Сконцентрировавшись в органах, боль сжалась до небольших очагов, соединённых натянутыми нитями, по цепи реагирующими на любое воздействие. Холодная тьма, искажённые образы, отчаянье.

Просыпаясь и засыпая, теряясь во времени, задыхаясь, пытаясь выплыть, но не зная где поверхность. Далёкая белая точка в кромешной тьме, падение, образы и звуки из прошлого. Точка разрослась до пятна, лучащегося в разные стороны, подсвечивая грани висящих в пустоте стёкол. Всё быстрей и быстрей, в самый низ, в слепящий свет. Миг, и падение обратилось взлётом, а скорость быстро упала до пешей. Он поднимался сквозь прозрачный пол, в пустотелую керамическую фигурку, лежащую посреди знакомой комнаты. Толчок, и глаза фигурки открылись.

Первым чувством, даже раньше боли, было отсутствие движения. Поезд стоял на месте. Опасливо шевельнувшись, скрюченные пальцы разжались, прикоснувшись к холодному полу. Действительно холодному, как земля поздней осенью. Сжав онемевшую пятерню, прижав руку к груди, выдохнув в дрожащий кулак, Ван поднял взгляд, оглядывая камеру.

Подтвердилось худшее. Смерть девушки не была кошмаром. Их осталось двое. Немощных, выжатых, еле живых, забытых. Приподнявшись на локтях, кролик подтянул ноги, и самонадеянно попытался встать. Момент падения исчез из памяти. Мотнув головой, поняв, что снова лежит на полу, чувствуя как всё плывёт, он не стал пробовать снова. Мысли путались, цепляясь за ощущения. А ощущений было достаточно. Расскажи ему кто-нибудь, что человеку доступно столько отвратных оттенков дискомфорта, по силе не дотягивающих до боли, но и не настолько слабых, чтобы отмахнутся, Ван назвал бы его отпетым мазохистом.

Медленно разгоняясь, время уносилось всё дальше от места пробуждения. Минута, четверть часа, затем час целый. Миллер не двигался, даже после третьего часа, хотя, по вздымающейся груди было видно, что он ещё жив. Другой, сев возле двери, подальше от внешних, холодных стен, обхватив себя руками, ждал появления врага. В его голове крутились десятки вариантов того, что можно сказать, спросить или как обозвать. Валлон, был единственной переменной, на которую можно повлиять. Время шло, но никто не появлялся. В гнетущей тишине, без ставшего привычным, перестука колёс, слышался лишь гул металла, и шёпот сквозняков, пока вдруг, с грохотом, где-то неподалёку не начали сыпаться камни. По идущей от пола вибрации стало ясно, что погрузка ведётся в вагоны поезда. Не прекращающийся, звонкий и громкий в начале, постепенно утихающий по мере заполнения, до нового скачка.