Кровь ацтека. Наследник

Корабельная шлюпка доставила меня к пристани, где торговцы уже складывали приготовленные к погрузке товары. Главный из предназначавшихся для казначейского флота грузов, серебро, надо полагать, находился в городе, в специальном, строго охраняемом помещении во дворце алькальда. Прибытие казначейского флота ожидалось через неделю, однако поговаривали, что подзорные трубы крепости уже углядели в море корабли, так что эскадра благодаря попутным ветрам может прибыть раньше срока. Очень скоро корабли встанут на якорь, разгрузятся и примут на борт дары Нового Света.

По прибытии в Веракрус я снял комнату в гостинице на главной площади, той самой, за место перед которой мне, в бытность мою попрошайкой, приходилось драться. Среди портовых léperos, канючивших у меня милостыню, не было ни одного знакомого лица, что и неудивительно — эти отбросы общества не живут долго. Именно их в первую очередь отправляют на рудники и плантации, они становятся главными жертвами vomito negro и любой другой заразы, опустошающей город.

Я бросил нищим несколько медяков. Признаться, было бы забавно вызвать среди них переполох, подав серебра, но выделяться было не в моих интересах, а подобная неуместная щедрость могла навлечь подозрения — привлечь внимание воров. Того, что меня узнают, особо опасаться не приходилось. Я покинул Веракрус мальчишкой, а в последующие годы пребывания в Мехико носил длинные волосы и впечатляющую бороду. Сейчас мои аккуратно подстриженные и уложенные волосы были не только короткими, но и подёрнулись преждевременной сединой. Сюда прибыл вовсе не Кристо Бастард, а самый настоящий дон Карлос, идальго, чей-то там сын, отправившийся в Новый Свет искать удачи, может быть, в виде богатого приданого дочки какого-нибудь торговца, мечтающего заполучить для своих внуков фамильный герб.

Но неузнаваемым меня делали не только деньги, платье и стрижка. За два года, проведённых в Севилье, я не просто научился вести себя как испанец, я стал им. Как бы сказал Целитель, от меня «разило» gachupin. Да, кожа моя была смуглой, но на Иберийском полуострове жили потомки великого множества народов, населявших его в течение долгих веков, от римлян и вестготов до мавров и цыган, и оттенки кожи тех, кто считал себя испанцами, варьировались от молочно-белого до цвета кофе с молоком. Внешнее разнообразие, кстати, было одной из причин, по которым о человеке считали возможным судить не по обличью, а лишь по родословной.

Как и всех, кому случалось путешествовать в этих краях, меня тянуло подальше от нездоровой влажной духоты города, к прохладе взгорья, начинавшегося за дюнами. Однако прежде мне следовало раздобыть всё необходимое для дороги — обзавестись верховой лошадью, вьючными животными, слугами и припасами.

Потребовав у трактирщика комнату с видом на площадь, я заказал обед туда. Он предлагал мне заодно и услуги замечательно сложенной mulatta, но моё сердце переполняли такие воспоминания, что мне было не до чувственных утех. Совсем неподалёку отсюда я видел, как де Альва заколол отца Антонио, здесь я встретил юную девушку с поэтической душой, мечтавшую читать и писать как мужчина и укрывшую с риском для жизни от преследований нищего мальчишку исключительно потому, что он цитировал стихи.

После того как я обзаведусь в столице подобающим зажиточному кабальеро домом и прислугой, мне нужно будет сменить лошадь, купленную в Веракрусе, на племенного скакуна, ведущего род от одного из легендарных четырнадцати коней первых конкистадоров. Я должен предстать на Аламеде не вздорным щёголем-criollo, всё достоинство которого заключается лишь в том, чтобы, разрядившись в шелка, фланировать по аллее, но настоящим носителем шпор. Энергичным, деятельным хозяином своей жизни.

Большая часть денег, которые мы забрали с монетного двора, оставалась спрятанной. Я собирался воспользоваться лишь своей долей, а остальное оставить для Матео, которому, устроившись и обосновавшись под новым именем, имел намерение незамедлительно написать и спросить, не угодно ли ему будет, чтобы я отослал ему причитающееся со следующим казначейским флотом. Хотя мы отправились в Севилью с немалым запасом золота, у меня возникли подозрения, что он уже снова нуждается в средствах.

Я стоял у выходившего на площадь окна своей комнаты с кубком доброго испанского вина, смотрел, как клонится за пики западных гор солнце, и дивился поворотам судьбы, приведшей меня в ту самую гостиницу, у дверей которой я некогда просил милостыню.

И разумеется, я ни на миг не забывал о вынашиваемом плане мщения, плане, осуществлению которого должны были способствовать продажность и алчность таких людей, как Рамон с Луисом. На сей раз я не собирался прибегать к похищениям и пыткам, не привлекало меня и тайное убийство.

Просто прекращения земного существования для этих злодеев явно недостаточно. Несчастного дона Хулио они лишили чести, денег, семьи, доброго имени — пусть же и их постигнет нечто подобное. Для гордого испанца позор и утрата положения в обществе страшнее смерти.