Кровь ацтека. Тропой Предков

На гасиенде в ходу были не только лекарства учёного священника — индейская колдунья, да и многие деревенские жители обходились собственными средствами. Зная, что росшие кое-где у реки растения с широкими листьями изрядно способствуют заживлению ран и ссадин, я нарвал их целую охапку, смочил в воде и принёс матери. Чувствуя себя виноватым — ведь из-за меня досталось и ей, — я наложил целебные листья Миахе на больные места.

Она поблагодарила меня и сказала:

— Кристо, я знаю, что тебе тяжело. Ты даже не догадываешься, в чём дело, но если когда-нибудь узнаешь всё, то поймёшь, что хранить тайну было необходимо.

Больше я от неё ничего не добился.

Позднее, когда священник снова удалился к дону Франсиско и управляющему, я тайком проник в его каморку, позаимствовал кое-какие порошки и, изготовив целебную смесь, приложил её к лицу матери для уменьшения боли. Как мне было известно, наша деревенская колдунья применяла отвар из собранных в джунглях трав, чтобы погружать больных в сон, потому что, по её мнению, благие духи проникают во сне в человеческое тело и борются с недугом. Я тоже верил в целительную силу сна, а потому отправился к нашей ведьме — попросить сонной травы для больной матери.

6

Колдунья жила за пределами деревни, среди зарослей кустарника и деревьев. Всякий, кто подходил к её небольшой хибаре из глинобитного кирпича, крытой магуэй (так у нас называют агаву), мигом понимал, что видит перед собой жилище ведьмы: об этом говорили обрамлявшие дверной проем перья птиц и скелеты животных. А над входом красовалось и вовсе настоящее чудище из ночного кошмара: голова койота, тело орла и хвост змеи.

Когда я вошёл в дом, колдунья сидела, скрестив ноги, на земляном полу перед маленьким очагом и сушила на плоском камне зелёные листья. Опалённые, сморщившиеся, они издавали едкий дымный запах. Изнутри лачуга выглядела менее причудливо, чем снаружи. Повсюду можно было видеть черепа, в том числе и сильно походившие на человеческие, хотя хотелось верить, что они всё-таки обезьяньи, а также и вовсе какие-то таинственные, пугающие предметы.

На языке ацтеков имя этой женщины означало Цветок Змеи.

С виду Цветок Змеи никак нельзя было назвать ни старой, ни уродливой: черты её лица были резкими, типично индейскими; нос — тонким, глаза — чёрными, как обсидиан, но с золотистыми крапинками. Кое-кто из жителей деревни верил, что эти очи способны похищать души и вытягивать чужие глаза.

Она была тикитль, целительницей-знахаркой, пользовавшей больных природными средствами — травами, кореньями и отварами. Однако этим её способности не исчерпывались; деревенская ведьма владела тайными тёмными искусствами, непостижимыми для испанцев, с их логикой и стремлением установить повсюду свои законы. Например, когда у нашего деревенского касика возникла смертельная вражда с одним вожаком каравана мулов, Цветок Змеи наслала на обозника проклятие, а потом изготовила глиняную куклу, похожую на него, но с камнем в животе. И что бы вы думали — кишки этого человека затвердели, он не мог испражняться и наверняка умер бы в страшных мучениях, не помоги ему тикитль из его родной деревни. Та колдунья сделала точно такую же куклу, разбила твёрдый ком в животе и разрушила заклятие. Болезнь отступила.

Вы скажете, что это никакая не магия, а одна глупость. Бредни невежественных, неразумных, как дети, дикарей. Всё, конечно, может быть, но разве рассказы о магии тикитль более несуразны, чем поучения иных священников, описывающих дьявола в виде garrancha, мужского члена? Или их же рассказы о том, что спасение человечества якобы исходит от мертвеца, приколоченного гвоздями к кресту?

Когда я вошёл в хижину, Цветок Змеи даже не подняла глаз.

   — Мне нужен сонный отвар для моей матери.

   — У тебя нет матери, — сказала она, так и не взглянув на меня.

   — Что? Даже у метисов есть мать, колдунья. Это только вы, ведьмы, рождаетесь из грязи и помёта летучих мышей.

Моей матери нужен отвар, пусть она заснёт, чтобы духи сна смогли побороть недуг.

Но хозяйка продолжала ворошить зелёные листья, темневшие и дымившиеся на плоском камне.

   — Метис входит в мой дом, дабы попросить об одолжении, а вместо этого оскорбляет меня. Неужели старые боги ацтеков настолько ослабли, что полукровка может оскорблять женщину с незапятнанной кровью?

   — Прошу прощения, Цветок Змеи. Я так переживаю за больную мать, что забыл своё место.

Я смягчил тон хотя бы потому, что, не больно-то веря в силу древних богов и духов, понимал: знахаркам, следующим тайными тропами, ведомо много сокровенного и умения их обширны. Мне очень не хотелось из-за пустяковой ссоры обнаружить потом в своей постели змею или отравиться за обедом.

Я кинул на землю рядом с колдуньей маленький кисет из оленьей кожи. Она поворошила дымившиеся листья, не глядя ни на кисет, ни на меня.

   — И что это? Сердце обезьяны? Размолотые кости ягуара? Какую магию знает мальчик-метис?

   — Испанскую магию. Это медицинское снадобье... Не такое сильное, как твоё, — торопливо добавил я, — но другое.

Я увидел, что Цветок Змеи заинтригована, но слишком горда, чтобы признать это.