Кровь ацтека. Тропой Предков

Она тоже переступила через моё пресмыкающееся тело, нахально покачивая бёдрами, как будто они были её сокровищем, её серебряным рудником. Ослепительное, огненно-красное платье открывало упругую надушенную грудь; грива густых, с рыжеватым оттенком волос была небрежно переброшена через плечо. Взгляд красотки мимолётно скользнул по мне, и на губах её появилась жестокая, кривая усмешка.

Я не мог не восхититься её нарядом. Мулаткам, так же как метискам, индианкам или негритянкам, запрещалось носить испанские платья, но если индейские женщины и метиски, как правило, обходились простыми, принятыми у пеонов бесформенными балахонами, чаще всего из неокрашенного хлопка, то пышные, яркие наряды некоторых мулаток напоминали роскошные мантии из разноцветных перьев. Такие в былые времена носили жрецы у ацтеков. На этой красавице была шёлковая нижняя юбка, длинная и пышная; двойные ленты волочились позади, как верные придворные. Жилет с низким вырезом, облегавший мулатку, словно корсет, украшали жемчужные нити и золотое шитьё; верхняя юбка была обшита кружевами цвета киновари; кайма отделана золотой нитью; широкие, летящие рукава подбиты серебристым шёлком. Но самое сильное впечатление производила смуглая грудь молодой женщины, прикрытая лишь падавшими на неё локонами тёмных, с рыжеватым отливом волос, в которые были искусно вплетены золотые и серебряные нити. Вырез жилета был настолько глубокий, что чувственные соски, лишь едва прикрытые его кромкой, то и дело, пусть на мгновение, появлялись на виду.

В определённом смысле эти мулатки были свободнее, чем самые знатные испанские дамы голубой крови. Любая испанка, осмелившаяся выставить напоказ свои прелести, мигом схлопотала бы плетей, но мулаты не считались настоящими людьми, а стало быть, никаких нравственных требований к ним никто не предъявлял.

Впрочем, и костюм самого кабальеро тоже не отличался особой сдержанностью. Всё в нём, от широкополой, с роскошным плюмажем шляпы до ярко начищенных сапог с высокими голенищами и звонкими серебряными шпорами, было почти таким же экстравагантным, как и у его спутницы.

   — Мои братья по Святой католической церкви, — сказал мне как-то отец Антонио, — вслух громко сокрушаются, что так много белых мужчин предпочитают своим законным жёнам мулаток. Но я много раз видел, как эти прелестные женщины навещают самих священников через заднюю дверь церкви.

Пинок кабальеро возмутил меня. Вообще-то к léperos относились хуже, чем к собакам, и ничего удивительного в подобном отношении не было, но я воспринимал обиду острее, чем другие полукровки, ибо был образован лучше многих испанцев. Я уж не говорю об их женщинах, пусть те даже рядились в шелка и проживали в особняках. Я имел все основания гордиться своей образованностью, ибо не только читал и писал на испанском, но и свободно говорил на науатль, языке моих предков ацтеков. А ещё я весьма прилично знал — нет, не стоит скромничать, — я превосходно знал латынь и греческий. Я читал произведения классиков на трёх языках, а ошиваясь на пристани, поднахватался разговорных фраз из трёх местных наречий. Я так легко воспринимал на слух иностранные языки, что мой добрый покровитель называл меня порой маленьким попугаем.

Конечно, отец Антонио строго-настрого запретил мне открывать эти умения кому бы то ни было.

   — Никогда не разглашай свои познания, — предупредил он меня на самом первом уроке и повторял это предостережение на каждом последующем. — Инквизиторы нипочём не поверят, что lépero мог научиться грамоте без пособничества Люцифера, и уж они сумеют убедить тебя сознаться в этом, а заодно и открыть имя того, кто, кроме нечистого, учит lépero грамоте. Поверь мне, есть уроки, которые ни тебе, ни мне усваивать не захочется. Я уж это знаю. Так что не вздумай похваляться своими познаниями, если не хочешь сгинуть понапрасну в застенках инквизиции. Не думаю, чтобы тебе не терпелось угодить на дыбу и познакомиться с пыточными клещами.

Я усвоил этот урок священника так же твёрдо, как спряжение латинских глаголов: amo, amas, amat.

А ещё падре Антонио внушал мне (между прочим, то же самое утверждают классики), что носители шпор ошибаются, ставя во главу угла pureza de sangre, чистоту крови. Кровь ни в коем случае не определяет ценность человека. При равных условиях иной метис может не только сравниться с чистокровным доном, но и превзойти его. Я был тому живым подтверждением. Но подобно индейцам, которые скрывали ненависть под стоической маской безразличия, я тоже сдерживал свою ярость, зная, что надменные gachupines ничем меня не лучше. Будь у меня серебро и золото — и прекрасная карета, щегольской наряд кабальеро, клинок из толедской стали и ослепительно красивая любовница-мулатка, — я тоже был бы un hombre macho de le gachupin grande, великим мужем, носителем больших шпор.